Воля к жизни - [14]

Вы не знаете, как было у нас при панах? «Повшехна» — значит «для всех». Для всех, а только с четвертого класса надо платить за учение. За учение в месяц 25 злотых да за квартиру 30 злотых. Короче говоря, батьку моему надо было продавать каждый месяц корову или восемнадцать пудив пшеницы, щоб учить меня дальше. Я хорошо учился; у нас был учитель — он говорил: «Петро, учись дальше». Но где было взять грошей? Много дней и ночей слезы лил, а пришлось бросить школу. И когда сказала она мне так — попала в самое больное место. А я дуже самолюбивый был и дерзкий на язык. Було вроде обидно мне, что она умнее меня. «Ты що, кажу, гадалка, раскинула на картах? Или ведьма — летаешь по ночам на помеле?» Она тоже рассердилась, потом скрепилась, простила мою глупость. «Ты книги Ивана Франка читал?» — спросила как-то. Я кажу: «Ни». — «Хочешь, я тебе дам? Но имей в виду, ця книга запретна, коли ее увидят, и тебя схватят и меня».

Так началась наша любовь. Я був хлопцем, смеялся над этим словом «любовь»… Я думал, це панськи штучки — букеты, платочек поднять. Какая может быть у нашего брата — рабочего деревенского человека — Любовь? Ищут хозяйку добрую и чтоб здоровая була, и не ленивая. И, когда встретились, в мыслях у меня не было ниякой любви, И у нее тоже. У нее было задание подпольной организации комсомола по привлечению новых кадров.

Объясняла мне, как живут в Советском Союзе, как там бесплатно учатся в средней школе, по-нашему «гимназиуму» и «семинариуму». Как там свободно можно говорить на нашем украинском языке, и книги печатают на родном языке. Она была мне как бы учительница и мать. Я Советский Союз узнал и полюбил благодаря ей.

Стали мы с ней жить, как муж и жена.

Меня в тюрьме при панах держали больше года, и каждую субботу через чьи-то руки присылала мне Ганна передачу. Когда установилась во Львове Советская власть, выдвинули Ганну инструктором райкома партии. Работала каждый день до часу, до двух ночи. Бывало ляжешь, выспишься, проснешься — ее еще нет. Худая стала такая, что я ее мог через весь Львов пронести на одной руке. Мы все — и я и товарищи — говорили: «Нужно тебе отдохнуть».

Десятого июня 1941 года получила отпуск, поехала к родителям в деревню. Она з Тернопольщины, з Почаевского района. Слышали знаменитую Почаевскую лавру? Село ее — Юридики неподалеку от того монастыря. Мне отпуска не дали тогда — я работал прорабом строительного треста. Лето у нас — горячий сезон. Только получил от Ганны письмо — в ту же ночь война. Немцы идут ко Львову. Меня оставляют в подполье. Получил задание: пока не уляжется жизнь — уйти из Львова. Нарушил партийную дисциплину — три дня не уходил, ждал Ганну. Потом кинулся в Почаевский район. Там тоже были немцы. Иду пешком от лавры в село Юридики. Мне добрые люди по дороге говорят: «Не ходи туда». — «Що таке?» — «Там бульбаши».

У меня сердце оборвалось.

Когда работали в панском подполье, встречались с этими гадюками. Тогда они служили не Гитлеру, а пану Пилсудскому, помогали его жандармерии бороться с коммунистами. А называли себя «борцами за незалежну Украину». Это из-за них я год и два месяца сидел при панах в тюрьме. Иду в Юридики, ховаюсь за кустами, смотрю — нет в селе дома Ганны, сожгли! Подхожу ближе — и пепел остыл! Кручусь около села… может, встречу или узнаю про нее? И вот люди добрые рассказали, як то було…

Нимци в первые дни не брали никого. Никого не знали, а местные жители не выдавали. Армия германская с танками, мотоциклами пошла дальше. Оставили они в Почаеве гарнизон, а по селам даже старост назначить не успели. Жена моя у родителей ждала, когда первая буря пройдет. Вдруг днем ворвались в село пятнадцать бульбашей. Стали хватать людей. И були у этих шакалов заранее ще до войны составлены шпионские списки. Кого знали — схватили сразу, о других узнали, забрали потом. Всех, кто активно работал при Советской власти: организаторов колхоза, комсомольцев, всех забрали. Жену мою и ее старика отца схватили. Били, знущались над ними, потом связали, повели всех забранных в Почаев на площадь к памятнику Ленина. Дали молотки — разбивайте памятник! Все отказались, как один. Озверели каты, кричат на моего тестя: разбивай ты первый!.. Потянули его веревкой к памятнику, почти задушили, болтается старик над землей, а все равно не поддался. Тогда они сами разбили памятник, заставили парод уносить камни. Целую ночь били, пытали Ганну, старика ее и прочих советских людей, а к утру повесили на площади. Потом прошли по деревням и хаты их спалили. Вот що роблять у нас берлинские палачи украинського народа!..

Слушая рассказ Каленика, перестаю замечать, где мы идем. С утра шли глухим лесом. Мелькали ели, заросшие лишаями, опутанные паутиной. Теперь бредем низиной по мхам и ярко-зеленой траве, в которой тонет нога. А вот и ржавое болото, с низкорослым осинником и березняком. Нигде нет следов человека. Хотя бы сторожка или охотничий шалаш! Даже птиц мало. Вороны резкими голосами перекликаются при нашем приближении и не торопятся слетать с веток. Лишь когда подходим совсем близко, они тяжело снимаются и летят, свистя крыльями.