Вольтер - [9]

Так же рано благодаря отцу он смог познакомиться и с законами, управляющими государственной машиной. В 1701 году метр Аруэ за 10 тысяч франков приобрел должность казначея и сборщика пеней Счетной палаты. Мальчик не мог не слышать, что должность куплена. Какое значение имело то, кому были уплачены деньги — предшественнику метра в этой должности или королю?! Полагаю, что скорее королю. Торговля должностями к концу царствования Людовика XIV стала одной из самых выгодных статей государственного дохода. Недаром генеральный контролер Демаре заметил, что финансы королевства не иссякнут, пока во Франции не переведутся дураки, которые покупают должности. Метра Аруэ к дуракам причислить никак нельзя. Не стоит ли перевернуть формулу? Можно ли назвать умной систему, при которой должности предоставляются не тем, кто их достоин, но тем, кто в состоянии их купить?!

Очень любопытно стихотворение Беранже «Крестины Вольтера». Приняв официальную версию: мальчика Франсуа Мари крестили в церкви — что в данном случае неважно, — поэт дает различные варианты его будущей судьбы.

Органист пророчит, что сын пойдет по пути отца. Священник, плененный прекрасными глазами крестной матери, видит в крестнике земного ангела — «святого». Причетник добавляет — «по уму пойдет он в мать». Четвертое предсказание — станет «инквизитором». Затем появляется тень насмешника Рабле и пророчит мальчику, что он будет мудрецом, прославится под именем Вольтера, поразит мир «как философ и новатор, и как смелый реформатор, даже Лютера затмит, суждено ему, малютке, с корнем вырвать предрассудки». Кюре приказывает взять тень под стражу, но это не удается. Исчезая, Рабле наказывает своему преследователю бояться младенца: «В нем есть искра, вас сожжет его огонь».

ГЛАВА 3 ШПАГИ И «АКАДЕМИИ»

— Пожалуйте шпагу, ваша светлость! — просил привратник, склоняясь в почтительнейшем поклоне перед мальчиком лет девяти-десяти в расшитом камзоле, туфлях с пряжками, большой шляпе, брал из светлейших рук шпагу и вставлял ее в деревянную стойку у главного входа коллежа сразу на две улицы — Реймс и Шьен.

— Пожалуйте шпагу, маркиз! — говорил привратник следующему воспитаннику.

— Пожалуйте шпагу, граф!..

У Франсуа Мари шпаги, скорее всего, не было. А если и была, ему привратник так низко не кланялся. Напротив, можно себе представить, как низко нагнулись они с отцом, проходя в это памятное сентябрьское утро 1704 года через массивную дверь. Что значили красные линии на золотом поле купленного герба метра Аруэ в сравнении с истинной родовитостью будущих однокашников его младшего сына!

На треугольном фронтоне золотыми буквами сверкала латинская вывеска: «Коллегиум Людовикус Магнус».

Если у королевского советника и была собственная карета, то уже наверняка, когда воспитанники разъезжались по домам на праздники или вакации, тот же привратник не выкликал ее, выходя на улицу, так же громко и торжественно, как кричал: «Карету монсеньёра принца де Монморанси!», «Карету монсеньёра принца де Роана!», «Карету монсеньёра герцога де Ришелье!», «Карету графа де Гиша!», «Карету интенданта полиции маркиза д’Аржансона!»

Франсуа Мари не могла не поразить грандиозность самого здания коллежа Людовика Великого, где ему предстояло учиться и жить.

Иначе коллеж назывался «Лицей Клермон» — по имени своего учредителя, Гильома дю Пре, епископа Клермона, и принадлежал ордену иезуитов. Позже мальчик узнал историю коллежа. Основанное 13 февраля 1662 года, это привилегированное учебное заведение, назначением которого было готовить королевских «министров и духовных сановников, сперва расположилось в отеле Шарля де Потье, герцога и епископа Лангрского. Затем оно поглотило еще три коллежа — де Момутье, Мон и Шоле. Расширившись, Людовикус Магнус, или, как его чаще называли по-французски, Луи ле Гран, разместился на юге — на улице Сен-Дени, на севере — на улице Сен-Бенуа. Третья стена его глядела на улицу Сен-Жак. Здесь был второй вход в коллеж.

Думал ли Франсуа Мари о карьере, которая ожидала его, если он успешно окончит коллеж? Вряд ли. Ему было всего десять лет, и мальчика уже тогда отличали скептический ум и привитое аббатом де Шатонеф вольнодумие. Но зато о ней думал метр Аруэ, которого не могли не заворожить грандиозность здания, кареты с гербами знатнейших фамилий Франции, даже стойка для шпаг.

Пусть его младшему сыну не отвели отдельной спальни, как сыновьям Монморанси, Роана, Ришелье, д’Аржанталя. Место мальчика, как и других воспитанников не-аристократов, в общей спальне. Ну что же, можно примириться и с этим, лишь бы Франсуа Мари учился в коллеже прекрасных искусств, хорошего тона и «высшего света» и его однокашниками были обладатели отдельных спален и наследники высоких титулов и огромных поместий! Мир устроен так: каждому — свое. Недурно иметь кровать и в общей спальне Луи ле Гран!

Что же касается Франсуа Мари, для него разделение по спальням не прошло бесследно. Ведь это была своего рода модель разделения общества.

Чему выучился Франсуа Мари за семь лет, проведенных им в коллеже Луи ле Гран? Мы уже знаем, что с нападками на религию он познакомился раньше, чем с ней самой. Правоверным католиком его не смогли сделать и отцы иезуиты, какими бы превосходными педагогами они ни были. Да что там правоверным! Уже Кондерсе приводит, а последующие биографы за ним повторяют слова преподавателя коллежа, отца Леже, предсказавшего ученику Франсуа Мари Аруэ, что он со временем станет главой французских деистов. Отцу Леже нельзя отказать в проницательности, так же как и его коллеге, отцу Паллу, сказавшему, что этот мальчик пожираем тщеславием, стремлением стать знаменитым. Последнее, впрочем, не совсем точно: не тщеславие, но предчувствие своей гениальности, миссии, выполнить которую он рожден, — вот что отличало от других воспитанников будущего Вольтера.