Вольтер - [58]

То, что король-солнце вел слишком много войн, Вольтер осудил сразу и не только картинно, но и со смешанным чувством сострадания и негодования описал сражения и их чудовищные последствия. Его попытка оправдать воинственного монарха неубедительна: «Если бы король был очевидцем всех этих ужасов, он бы сам тушил огонь».

Преследования, которым подвергались протестанты после отмены Нантского эдикта, изображены с истинно реалистической беспощадностью. Веротерпимость, доказывает Вольтер, разумна даже из экономических соображений.

Он старается субъективно оправдать Людовика XIV, представив его человеком, убежденным в правоте своего дела, а главными виновниками бессмысленной жестокости — исполнителей королевских предначертаний. Отдает дань вере в значение доброй воли монарха просвещенного хотя бы в том смысле, что, не будучи лично просвещенным, как Фридрих II, он способствовал просвещению. Но что эго меняет в оценке царствования, особенно конца его, которое сам Вольтер, работая над книгой и перерабатывая ее, все менее и менее считает великим?

Много важнее обилие собранных и изложенных им красноречивых фактов. Вольтер использовал для этой книги и огромный материал, почерпнутый из устных рассказов современников Людовика XIV — самому ему было всего девятнадцать лет, когда король скончался.

Подчеркиваю еще раз, что автора занимал не один суверен, но его век. В конце «Века Людовика XIV» приведен список членов французской королевской фамилии, современных правителей других государств, французских маршалов и высших сановников, в алфавитном порядке даны краткие биографические сведения о наиболее известных писателях и художниках эпохи.

Действительно, блистательно написанная книга, она читается легко и сейчас, значительно больше ценна своей основательностью. Известный историк Шлоссер несправедлив по отношению к другим историческим трудам Вольтера, говоря, что это «единственная его историческая работа, из которой при надлежащей осторожности можно заимствовать факты…», но в применении к «Веку Людовика XIV» замечание правильное.

Вольтер огромное значение придает достоверности. Видит свою задачу как историка и в том, чтобы отделить правду от лжи, «выплеснуть море выдумок, которыми залили историю все историки, пока философия не стала просвещать людей».

К сожалению, он и сам не избежал фактических ошибок в своем «Веке Людовика XIV». Недаром Шлоссер говорит об «осторожности».

Но общего стремления к достоверности отдельные отклонения от нее не отменяют и не умаляют. Особенно возросло это требование в главном историческом труде Вольтера. Со всей силой своего неукротимого темперамента в «Опыте» автор обрушивается на ложь и невежественность своих предшественников и современников. И крупицы эрудиции не было у историков «века Эрудиции». Но и те, кто смеет считать себя историком теперь, не лучше. Роллен пересказал античные басни. Флери (не кардинал, глава правительства, а другой, клерикальный историк) — басни церковные. Большинство историков грубы, невежественны, лишены представления о предмете, который отваживаются трактовать. Достаточно сказать, что при определении дат событий они расходятся между собой на целую тысячу лет… Роман принимают за подлинную летопись и т. д. и т. п.

И притом, всячески понося остальных, каждый считает себя единственно правым. Так, к примеру, на монопольное владение истиной претендуют и иезуиты Болланд и Папенбрук, хотя их «история» не что иное, как изложение самых нелепых басен.

Вольтер изобличил не только множество фактических ошибок, которыми пестрела до него история древних времен и недавнего прошлого, но и тенденциозное искажение Истины историками. Правда, он в запальчивости иногда обрушивал лавину критики на тех, кто этого не заслуживал, и литературные нравы своего времени переносил на иные времена. Отдает должное Геродоту, но несправедлив к Тациту и Светонию. Не увидел достоинств Библии. То, что Григорий Турский и другие монахи превозносили дурных государей за то, что те дарили им земли, вполне вероятно. Но средневековые летописцы, авторы хроник, упрекаемые Вольтером в невежестве и корыстных интересах, большей частью стремились к беспристрастию.

Дурной тенденциозности, однако, он не выдумал. Она существовала.

Вольтер насмешливо спрашивает: не была ли бы написана история Франции совсем иначе, если бы в Столетней войне победили англичане? И вопрос не лишен основания. Возможно, историки и в самом деле стали бы до небес превозносить английского короля Генриха V, освободителя Франции.

Для нас, воспитанных на хрониках Шекспира, это прозвучит неожиданно, но Вольтер доказывает: Ричард III вовсе не был ни чудовищем моральным, ни горбуном и уродом. На самом деле он был красив, только одно плечо выше другого. Его изобразили таким и изобличили в преступлениях, которых он не только не совершал, но и не мог совершить, ибо они противоречили его собственным интересам, лишь из раболепного служения победившему Ричарда жестокому и скупому Генриху VII.

И так далее, и тому подобное. Историки Англии нового времени — тори обвиняют во всех несчастьях страны вигов, и наоборот.