Вольта - [55]

Не хотим оскорбляющей нас правды! — кричали одни; только правду, какой бы она ни оказалась жестокой! — требовали другие. А ученые работали: на этот раз следовало узнать, кто руководит животной фабрикой, кто стабилизирует её температуру, выбирает цели, дает команды на перемещение, заправку, отдых? Теологи показывали пальцем в небеса, на бога; потомки поймут, что любой энерго-информационный комплекс может саморегулироваться, а современники Вольты пытались скрестить жизнь и электричество.

Потрясенный мир узнавал одну новость хлестче другой: наэлектризованные семена, луковицы, ростки прорастали быстрее (1746), насекомые активнее размножались (1750), «плодовитость домашних животных особенно велика в годы избытка электричества в атмосфере» (1774). Сообщение электрического заряда людям учащало пульс, усиливало дыхание, ускоряло потоотделение, уменьшало свертываемость крови. Даниил Бернулли уже «возвращал жизнь утопшим птицам» посредством электрических ударов, Никола оживлял отравленных кроликов, Бьянки заставлял подниматься и двигаться собак с размозженным черепом, дипломат Голицын ускорял электризацией выведение цыплят из яиц. Электричество запускало остановившиеся сердца, сокращало мышцы, улучшало самочувствие. Медики утверждали, что избыток электричества есть причина сумасшествия, а недостаток — параличей.

Биологи обнаружили существование рыб, убивающих электрическим ударом. Философы заговорили о «трансцендентных связях между всеми природными аквиденциями». Балаганщики стригли золотую шерсть с зевак и умудрялись урвать свой куш с модного течения, вводя в представления связанные с электричеством опыты. А ученые пытались понять, что к чему. Неудивительно, что в 1783–1786 годах в трудах Болонской академии появились статьи за подписью Гальвани о лягушках, дергавшихся при раздражении нервов опием (как у Парацелъса и Калиостро), магнитами (по Месмеру), палочками (по Галилею — Ньютону). Это еще не была наука, а лишь подражание светским новинкам. Но приближался час встречи электричества с нервами. И этот час вскоре пробил.

Трагедия Александры Ботты.

«La morale est dans la nature des choses»,[20] — как говорил парижский министр Неккер, и: Вольта прекрасно иллюстрирует это изречение своим поведением. Эта печальная история началась с Джовьо: нет сомнение, что именно он дал волю своему языку, внушив девушке гибельную страсть. На три года моложе Вольты, граф Джовьо наслаждался бездельем у себя: в Граведоне на вилле около озера. Внешность совершенно плебейская, черты лица топорные, но душа ангельская, разум чист и изощрен, поистине «младенец» и «весельчак» в соответствии с фамилией.

Джовьо жил: поэзией, мечтал о Древнем Риме, поклонялся красоте во всех формах и знать не хотел ничего о мерзкой мирской суете. Стихи этого эстета хвалили, и Вольта вслед за общим мнением докучал братьям Серафино и Луиджи виршами своего возвышенного друга. Граф Джованни Батиста платил не меньшим почтением: расточал восторги по поводу Горация и Ариосто, своему знакомому, королю Пруссии, послал две элегии о поездке 1777 года, приложив рекомендательные письма о желательном вводе Вольты в академики.

Что касается того путешествия с Вольтой в Швейцарию пять лет назад, то Джовьо им чрезвычайно гордился и даже предложил Мартиньолли напечатать дневники той поездки, обратившись, как обычно, в стихах: «Чтоб не канули в Ипокрену, мы удержим каскады дней с Вашей помощью, дон Игнасьо, чтобы в памяти жили моей».

Вольта, сам в душе дитя, относился к Джовьо как к ребенку. В 1782 году непрактичный профессор всерьез толковал грифу о том, чем хороша вилла Грумелло на комонском озере, через два года он из Мюнхена написал, как идет поездка по Германии, а в ответ импульсивный друг разразился ответным посланием с детальными комментариями о том, что Александр должен был увидеть, а после этого взялся внушать адресату и себе, что он, «восторженный поэт, в компании с Овидием пишет элегии, размышляет о мирских неурядицах и дышит окружающим его благолепием природы». Таков был Джовьо: беспечный, изысканный, некрасивый, восторженный.

Весной 1785 года кто-то сообщил Вольте про юную красавицу, маркизу Александру Ботту: чудо как хороша, умна, обаятельна, окружена блестящими поклонниками. Вольта пересказал другу сенсационную новость, тот вспыхнул как сухой хворост. В конце апреля семнадцатилетняя красотка приехала в Павию, а в июне в Комо. Вольта ей понравился: высокий, говорит чудесно, а Джовьо, чтоб замаскировать свое поражение, не придумал ничего лучшего, чем хвалить друга: член многих академий, душа-человек, даже поэт под маской физика.

Красавица маркиза потеряла голову: вот он, герой, которого она ждала! Он так не похож на вьющихся вокруг юнцов. В ослепительной надежде она боялась дышать, млела, бросала на избранника горящие взоры. Без Вольты она тосковала, с ним робела. И наконец-то решилась — послала ему письмо.

Что же Вольта? Он польщен, почти счастлив, какой дар судьбы! Он тронут, душа взволновалась, налетели мечты, на минуту чувства овладели им безраздельно. Но тут же пришли и сомнения.