Волшебный рог бюргера. Зеленый лик - [199]

С. 365. ...бодрствование есть альфа и омега мира сего... — Мысль о том, что люди «спят и во сне влачатся по жизни», чрезвычайно близка к учению Г. И. Гурджиева о том, что человеческая жизнь — это жизнь спящих, жизнь во сне: «Все, что люди говорят, все, что они делают, — они говорят и делают во сне. И все это лишено какой-либо ценности. Только пробуждение и то, что ведет к пробуждению, имеет действительную ценность» {успенский П. В поисках чудесного. СПб., 1992. С. 166).

С. 366. ...пока один из человеков не набрался мужества и не взял в руки лопату... — Человек этот — немецкий археолог Генрих Шлиман (1822 — 1890), решивший путем раскопок доказать подлинность некоторых исторических фактов, известных лишь по «Илиаде» Гомера. Так были открыты Троя (1870), Микены (1874), Тиринф (1884). Несмотря на известные неточности в интерпретации результатов археологических раскопок, труды Шлимана имели огромное значение для всего дальнейшего развития археологии.

С. 369. Феникс. — Древние египтяне видели в судьбе этой птицы образ круговращения солнца; в христианстве Феникс считается символом Воскресения

Христа и воскресения мертвых, в алхимической практике символизирует процесс превращения косной первоматерии в Философский камень.

... обитатели сего призрачного царства - всего лишь мысли, внезапно открывшиеся твоим глазами. — Почти дословное совпадение с формулировками «Бардо тодол», Тибетской книги мертвых:

«...отбросив всякую мысль о страхе и трепете перед всеми видениями,

Да сумею я понять, что они — лишь отражения моего собственного ума,

Да сумею я понять, что по природе своей — это лишь иллюзии Бардо,

И в решающее мгновение возможности достижения великой цели

Да не убоюсь я сонмов Мирных и Гневных Божеств — своих собственных мыслей» (Тибетская книга мертвых. СПб., 1992. С. 55).

С. 381. ...опасность заблудиться и сгинуть среди потусторонней нежити. — Об этой опасности предупреждают и христианские аскеты, в особенности православные: «Видение чувственными очами духов, — пишет епископ Игнатий Брянчанинов, — приносит всегда больший или меньший вред тем человекам, которые не имеют духовного видения. Здесь, на земле, образы истины перемешаны с образами лжи, как в стране, в которой перемешано добро со злом, как в стране изгнания падших духов и падших человеков. <...> Видящий чувственно духов легко может быть обманут в свое повреждение и погибель. Если же он, при видении духов, окажет доверенность к ним или легковерие, то он непременно будет обманут, непременно будет увлечен, непременно будет запечатлен непонятною для неопытных печатаю обольщения, печатаю страшного повреждения в своем духе, причем часто теряя возможность исправления и спасения» (Слово о смерти // Игнатий Брянчанинов. Сочинения. М., 1991. С. 23 - 24).

С. 383. ...гнилой столп с поперечной балкой наверху, похожий на обезглавленный крест... — К.-Г. Юнг пишет: «...В античной Греции литера «тау» (T) являлась символом жизни, противостоя литере «тета» (0), инициалу и символу Танатоса-смерти. В Библии «тау» является символом спасения праведников. Так, в Книге Иезекииля, где говорится о божественном наказании Иерусалима, сказано: «И слава Бога Израилева сошла с херувима, на котором была, к порогу Дома. И призвал Он человека, одетого в льняную одежду, у которого при поясе прибор писца. И сказал ему Господь: пройди посреди города, посреди Иерусалима и на членах людей скорбящих, воздыхающих о всех мерзостях, совершающихся среди него, сделай знак». По преданию, этот знак имел форму буквы «тау».

В Книге чисел сказано: «И когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив». Этот эпизод трактовался как парафраз истории грехопадения и, одновременно, пророчество о грядущем Искуплении. Числовое значение древнееврейского слова «змей» эквивалентно числовому значению имени Мессии, который спасет всех, ужаленных змием духовного голода. По этой причине христианские каббалисты на символическом уровне отождествляли Змея со Христом.

Следует помнить также, что на алхимическом языке изображение распятого змея символизировало процесс фиксации летучего принципа, как писал о том, к примеру, Авраам Еврей.

В ортодоксальной христианской иконографии известно изображение распятого на кресте Христа в виде змея. Оно основьюается на пророчестве Спасителя: «И как Моисей вознес змия в пустыне, так же должно вознесену быть Сыну Человеческому, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3: 14 — 15). Образ Христа в виде распятого змея особенно часто встречается на гностических барельефах, геммах и рукописях, где орудие страстей Христовых почти всегда изображается в виде египетского тау-креста. Однако в эпизоде явления Хаубериссеру распятого змея, он выступает не как образ Христа, а как зловещая пародия на Его крестные муки. Автор подчеркивает приметы смерти, проступающие на теле змея, запах мертвечины, которым пропитано его дыхание: «гнилой столп», «ледяные, лишенные век глаза», «лицо, подобное тронутой тлением личине египетской мумии», «изъеденные червоточиной зубы». Это «кошмарное пресмыкающееся» можно считать, с одной стороны, зловещей ипостасью Хадира, воплощающей в себе не вечно зеленеющее древо, а ядовитое зелье гниения и распада; с другой стороны, чудовище, как нам кажется, являет собою истинный «лик» существа, обольстившего в раю Адама и Еву. Совсем не случайно сердце Хаубериссера «исторгло имя Евы» — ведь змей снова искушает не только его самого, нового Адама, но и его возлюбленную, носящую имя праматери человеческой, уже готовящуюся «воссиять в сонме небожителей». И наконец, третье, довольно рискованное толкование: змей — это теневой двойник самого героя, которого он должен победить, чтобы преодолеть свою смертную тварную природу, добиться пробуждения и соединиться с Евой хотя бы в инобытии.