Волшебный лес - [26]

Этим дело не кончилось. В последующие дни на окрестных холмах в самые неурочные часы возникали пожары, пожиравшие заросли ежевики и дубняка.

Все были в тревоге. Многие птицы собрались в стаи и улетели. Думаю, однако, что их участь немногим отличалась от нашей.

Эти непредвиденные события на время отвлекли меня от поисков Тоины, хоть мысль о ней и запала мне в голову, точно трудная загадка, которую хочется поскорее разрешить.

Аполлодор, встречаясь со мною, спрашивал:

— Чего мы ждем, почему не летим прочь отсюда?

Я отвечал, что не вижу смысла улетать из нашей долины навстречу новым приключениям, если только прежде мы не посоветуемся хотя бы с немногими друзьями из бывшего кружка рожкового дерева, по какому пути нам лучше отправиться на поиски Тоины.

Мы полетели за Антисфеном, который, как мы знали, нес благое слово ящерицам, ужам и зябликам.

Он навестил меня на скале и сказал, что многие важнейшие законы сейчас изменились, ибо грубость и невежество людей оскверняют облик мира.

Мы проговорили до позднего вечера, прыгая по ветвям старого рожкового дерева и по расселинам скалы, и, когда он собрался домой, взлетев с едва заметным биением крыльев, я крикнул, что навещу его в Треццито.

И в этот самый день, когда мы летели темными ущельями высоко над руслом Фьюмекальдо, направляясь с ответным визитом к Антисфену, наше внимание привлек слабый огонь, мерцавший на обоих склонах возвышенности Портелле.

— Там пожар, — сказал Аполлодор. — Летим отсюда подальше.

Там не только пылал огонь, но и раздавался звук свирели, то продолжительнее, то короче, и, завораживая долину, долетал до нас.

— Полетим-ка туда, посмотрим, — предложил я.

— Какой смысл интересоваться людьми? — недоумевал Аполлодор.

Звук свирели, доносившийся все время с одного и того же места, становился все глуше, все невнятнее.

Мы полетели в ту сторону. И вскоре увидели Пинию, бродившую в зарослях мальвы. Я спросил ее:

— Кто это играет на свирели?

— Мелеагр, кто же еще?

И она преспокойно продолжала собирать цветы.

Мы улетели, не желая мешать ее играм. Вокруг нее вились бабочки.

А огонь все пылал, он становился выше, словно к пламени добавилось новое пламя.

Вскоре мы были на месте. Горела дубовая роща и в ней тамариск, на котором, судя по всему, сидел Мелеагр: его свирель звучала с настойчивостью отчаяния.

— Надо его спасти! — воскликнул Аполлодор.

Я замер в воздухе, чтобы лучше видеть.

— Но как? — спросил я.

Повсюду кругом печально чернели обгорелые ветви и листья, а между ними змеилось пламя, все набиравшее силу; и я увидел там, внизу, на стволе дерева, Лемния и Сенарха: скрючившись, они из последних сил пытались укрыться от пламени. Я бросился вниз, на пылающие деревья, но тут же рванулся прочь, опалив себе перья. Летать стало труднее. Аполлодор последовал моему примеру, он отыскал себе лазейку между горящими деревьями и устремился туда, где пламя светилось не так ярко.

— Мелеагр! Мелеагр! — звал он.

Свирель умолкла. Я поднялся повыше, чтобы высмотреть мальчиков, но увидел лишь бушующее пламя, которое мгновенно охватывало куст за кустом, дерево за деревом.

— Мелеагр! Лемний! — звал Аполлодор; невыносимый жар отгонял его все дальше и дальше от тамариска.

На какое-то время пожар утих. Теперь можно было разглядеть деревья — жалкие обглоданные тени, — и у самой верхушки тамариска я заметил Мелеагра: он сидел опустив голову, будто спал.

Я бросился вниз, в рощу, надеясь, что теперь все примет прежний вид, но очень скоро пламя вновь стало разливаться кругом. На мгновение мы опять услышали свирель — всего несколько нот, не больше; видно, языки пламени добрались до нее, но листья и ветви успели тысячекратно повторить этот звук.

От деревьев исходил багровый свет.

Нам оставалось только ждать. Тем временем Аполлодор рассуждал о том, сколь кратким и мимолетным было существование Сенарха и прочих зверюшек, которые, по его словам, несомненно, были достойны сочувствия.

Мы сидели среди молодых побегов фисташкового дерева. Я подумал, что Мелеагр с друзьями, наверно, забрался в густую крону тамариска, чтобы полакомиться его мелкими сладкими плодами. И именно тогда вспыхнул пожар.

Огонь стал ослабевать; теперь он не стоял стеной, в нем появились просветы, хотящему уже нечего было скрывать от нас — внизу, на склоне, все обуглилось или стало пеплом.

— Ты видишь? Видишь? — говорил мне Аполлодор. Он ненавидел самого себя и беспощадное пламя, которое обратило в ничто этих маленьких человечков.

Мы ждали, когда огонь совсем погаснет. Под нами все пылало, из огня лишь кое-где выступали красноватые очертания ветвей и земли под ними.

— Здесь уже ничего не осталось, — заметил Аполлодор.

Я не ответил ему. Мимо нас на небольшой высоте пролетели два ястреба, и один, глядя вниз, сказал, что багровое свечение в том месте, где прежде был тамариск, не что иное, как солнечный свет, отраженный неровностями земли.

— Нет, ты только послушай! — воскликнул Аполлодор, не замеченный ими.

Скоро спустились сумерки. Мы улетели прочь.

Я летел низко, почти задевая верхушки деревьев.

На следующий день мы опять вернулись к этому месту: там уже не горело, даже не тлело — перед нами лежало обширное выжженное пространство.