Волшебное пение птицы - [4]

Может, дело какое придумать? В производственный отдел пристроить жену?

И дочка дерзит — растёт, как колючка. Включит музыку, окна дрожат. Выходит, опять виноват: не приучил классику слушать.

А сам Алексей Иванович внезапно Бахом увлёкся. Точно впервые услышал!

Оказывается, все уже сказано. Каждая нотка — на месте. Столько веков назад! А он словно прозрел!

Погрузится в волшебные звуки, слушает… Вдруг ввысь улетит…

Вернётся обратно, и так на душе скверно… Ни красоты, ни гармонии. Столько людей, а вокруг пустота. Пустыня. Печально поймёт: мир несовершенен. А он одинок.

Зато на производстве в нем благоприятные перемены отметили.

Готовься, шеф говорит, к новому назначению.

Жена руками всплеснула, квартиру новую подбирать кинулась. И дочка от уважения ревущую музыку глушит, в наушниках слушает, как громыхает металл.

И только один Алексей Иванович знал цену этим чудесным превращениям. Это все она, Юля! Она волшебница. Будоражила ум, просветляла сознание. Горячую кровь по жилам толкала. Он и ходить–то не мог спокойно, как вихрь, по лестнице мчался, руками в такт сердцу размахивал. Не двигался, не шагал, все время летел.

В пятьдесят лет — открыть Баха! Не чудо? А сколько неизведанного ждало впереди! И не только в музыке!

Платон, Аристотель — философы… «Платон, ты мне друг, но истина дороже…», — как верно сказано! От восторга Алексей Иванович потирал руки. Вот дружба, вот отношения!

Макиавелли — про государство трактат — тоже давно почитать собирался. Может, про устройство общества, наконец, что поймёт. А то вечерами новости смотрит, на экране мельтешение лиц наблюдает, а кто куда, что за чем и где искать виноватых — без Макиавелли не разберёшься. Темно без мыслителя–то.

«Зри в корень», — опять же философ сказал.

Алексей Иванович вдруг почувствовал, что и не жил вовсе. Жизнь вроде как мимо него прошла. То есть они с жизнью параллельно шагали, друг друга не видя.

А теперь…

С трепетом взглянув на Юлю, Алексей Иванович снял с полки Сенеку. Полистал. Словно ему в утешенье, мудрец прошептал, что «никогда число прожитых дней не заставит признать, что мы прожили достаточно». Одним словом, все ещё впереди, обрадовался Алексей Иванович.

— А вы Сенекой интересуетесь? — переминаясь с ноги на ногу, спросил у Юли.

— Сенека за двести рублей в мягком переплёте. Избранное. А здесь — полное собрание. Это дороже, — указала на полку и в журнал отвлеклась. Биографию Кристины Агилеры изучала.

Ах, Юленька! Ах, проказница! В её присутствии Алексей Иванович был по–прежнему робок, но чувствовал себя свежо, молодо. Все время хотелось острить. Не всегда, к слову сказать, смешить получалось — из–за той же робости. Но возможности были — в себе был уверен. Потенциал был.

Их встречи были непродолжительны, мимолётны, но Алексей Иванович не оставлял надежду привлечь, чем–нибудь удивить Юленьку — и не только глубокомысленной фразой, почерпнутой у классиков.

Очень хотелось выпрыгнуть из повседневной рутины, громко заявить о себе в общечеловеческом, мировом масштабе. Стать бы, думал, очень известным — и не только в своём городе. Пусть бы о нем написали в газете. Или по телевизору в новостях показали…

Что–нибудь спросят, к примеру, а он со знанием дела ответит…

Почему не ответить?

— Что думаете вы, Алексей Иванович, про мировой финансовый кризис? — попросят прокомментировать… Или: — Как вы относитесь к испытаниям коллайдера — не приведёт ли это к гибели планеты?

Юленька вечером МТV включит, а в заставках вместо рекламы Алексея Ивановича покажут… Увидит, восхитится: он — этот странный мужчина в магазин приходил, про Сенеку расспрашивал… Какой известный, рейтинговый…

Переключит внимание от Бреда на него, Алексея Ивановича. Питт далеко, в Америке. А он здесь, совсем рядом, на соседней улице офис.

Одна беда: пока не придумал Алексей Иванович, как бы внимание общественности на себя перетянуть, чем бы этаким поразить, чтобы папарацци за ним бегать замучились.

Может, голодающему населению Гаити начать помогать?

Кроме него — точно! — некому позаботиться о голодных.

И Юля оценит.

Надевая перед зеркалом шапку, Алексей Иванович критично себя осмотрел. Если ума и легкости в теле доставало, своим внешним видом в целом остался недоволен. Мало того, что дочка переросла, высокомерно сверху вниз на отца смотрит — цвет лица ему свой не понравился. С таким цветом лица рядом с ангелом-Юлей стоять? Плутарха цитировать?

Глаз, вроде, горит, и выражение приветливое. Но все остальное… — Алексей Иванович поморщился. От сделанного открытия долго не мог оправиться. Червь сомнения грызть начал. Понял, что и с самооценкой проблемы. Комплекс неполноценности, словно горб, вырастал, когда он перед зеркалом находился.

Решил, нельзя на самотёк дело пускать, противостоять возрасту нужно. Подумать о здоровом питании. Есть на завтрак не кашу манную — мюсли. И жене, и дочке полезно. Витамины включить в рацион. Больше двигаться.

Не мешкая, записался в спортзал. По морозу трусцой начал бегать. Потому как — опять же классик сказал — все в человеке должно быть приятным: и мысли, и шапка на голове, и лица цвет.

А к классике Алексей Иванович стал очень чувствительным.