Волшебник Хуливуда - [2]

– Давненько не виделись, – в знак приветствия пробормотал Эб Форстмен; буквальному смыслу его слов никто не придавал ровным счетом никакого значения, потому что именно так Форстмен всякий раз приветствовал каждого – даже того, с кем расстался всего пару минут назад, когда тому вздумалось сходить в уборную.

Но, еще взволнованный недавними воспоминаниями и потерявший в связи с этим отчетливое чувство времени, Риальто неожиданно возразил:

– О чем вы говорите? Мы виделись в прошлую пятницу, а сегодня понедельник.

– Ну, и что же у нас получается? Трое суток? Семьдесят два часа? Чего только не случается за семьдесят два часа. Возьмите хоть Берлинскую стену, за семьдесят два часа ее разобрали до последнего камешка. А Польша…

– У нас тут что, политический клуб? – рявкнул Чак Уисси.

– … она стала демократической страной практически за ночь. И никто не говорит о политике, – возразил Форстмен. – Мы занимаемся проблемами метафизики.

– Не спорьте, друзья. Ну что, Майк, сядешь за стол или так и будешь стоять? – спросил Мессина.

– Сяду.

– Ваша сдача, Эб. Мы тут в карты играем – или как?

– Я ведь только и сказал, что за семьдесят два часа может измениться весь мир, – сказал Форстмен. – Миллион людей рождается на свет за это время и миллион людей умирает.

– А вот уж этого я и слышать не хочу, – опять вступился Уисси. – Такие числа меня пугают. Моя математика начинается с туза и идет в сторону уменьшения.

– А я и о людях-то только так думаю: сразу про одного или, самое большее, про двоих, – сказал Риальто, усаживаясь за стол.

– Ну, хорошо, будь по-вашему, – сказал Фор-стмен. – Возьмем одного человека и представим себе, что с ним может произойти за семьдесят два часа. Возьмем Кении Гоча.

– А кто такой Кении Гоч? – спросил Уисси.

– Кении Гоч – это парень, приехавший сюда десять лет назад в поисках прекрасных сновидений, а сейчас умирающий посреди жуткого кошмара.

– Знаю я этого Кении Гоча, – сказал Риальто. -Иногда он называет себя Гарриэт Ларю. Носит красные платья и сандалии из крокодиловой кожи. Выходит на голливудскую панель.

– Больше не выходит. Не носит платьев, не носит сандалий из крокодиловой кожи. И больше не хочет, чтобы его называли Гарриэт. Как он утверждает, после его смерти Бог может и не найти его, если люди будут по-прежнему называть его Гарриэт Ларю.

– А он что, умирает?

– Синдром Карпова. Одна из самых страшных штук, связанных со СПИДом.

– Ну, и что вы хотите о нем сказать?

– Я хочу сказать, что он вполне может умереть за семьдесят два часа. Я заехал проведать его в хоспис и мне сказали о нем именно это.

– А с какой стати вам вздумалось навещать этого педика? – спросил Мессина.

О нем ходили слухи, будто в Филадельфии, откуда он прибыл, у него связи с мафией, и поэтому он говорил с нарочитой грубостью, полагая, что от него именно этого и ждут.

– Этот парень не педик, – сказал Форстмен. -Он мне поклялся, что не склонен ни к каким извращениям.

– Красные платья! Сандалии из крокодиловой кожи! О чем вы спорите?

– Эту униформу он носил по договоренности с рекламным агентством, которое его наняло, – пояснил Форстмен. – За определенный гонорар он был согласен на подобную экипировку. Но нельзя же сказать про человека, будто он любит жрать говно, просто потому, что он работает ассенизатором.

– Можно и говно съесть, лишь бы в нем волосинка не попалась, – заметил Уисси. – Но дело не в этом. Вы не ответили на вопрос. С какой стати вам вздумалось навестить его в хосписе?

– Кении Гоч – свояк моей жены. Седьмая вода на киселе, конечно. Троюродный брат троюродной сестры или что-то в этом роде. Да откуда мне знать? Жена сказала, мол, парень умирает и надо его навестить, проявить к нему чисто человеческое участие. Я объяснил ей, что никогда с ним не виделся. Разве что так – разок на похоронах, разок на свадьбе. Но она настояла на своем.

– Вот просто так взяла и настояла?

– Она сейчас как раз в этом возрасте.

– Что еще за возраст такой? – удивился Мессина.

Форстмен оторвал взгляд водянистых глаз от своих карт и уставился на Мессину.

– Да сами знаете. В этом возрасте хочется проявить милосердие по отношению к окружающим, потому что прекрасно понимаешь, что скоро милосердие понадобится и тебе.

– Это можно понять, – заметил Риальто. – Я открываюсь.

– Ну, и вы выслушали его исповедь? – спросил Мессина. – Я весь внимание.

– Я что, похож на священника?

Форстмен принялся раскладывать по столбикам фишки.

– А ведь вы, евреи, не ходите на исповедь и не получаете отпущения грехов. Как же вы устраиваетесь? – раскладывая собственные фишки, спросил Кип.

– Мы испытываем сожаление.

– Да уж, пари держу, этому парню есть из-за чего испытывать сожаление, – заметил Киси.

– Да и кто не испытывает сожаления, если взглянуть на дело честно и здраво, – рассудительно сказал Форстмен.

Форстмен произнес это каким-то особым тоном, из-за чего Риальто остро посмотрел на него единственным глазом и обнаружил, что тот, в свою очередь, на него смотрит, словно имея что-то в виду или про запас.

Они разыграли довольно скучный кон, после чего Риальто сказал:

– Мне сейчас не сдавайте. Пойду отолью.

– Да и мне не помешало бы, – произнес Форстмен.