Волшебная бумажка - [4]
Там захохотали при этих моих словах.
Я обозлился, поправил кортик, сказал в сад негромко: «Дураки!» — и хотел повторить фразу, но Пашка поторопился, и вдруг меня ударил в живот большой футбольный мяч, оклеенный чёрной бумагой. Я упал, сам того не ожидая.
Меня подхватили и потащили. Девчонки окружили меня, прикладывая платки к глазам, делая вид, что плачут, но так, чтобы было видно, что у них на груди красные кресты. Я хотел протестовать, что меня рано убили, но Паша шепнул: «Молчи!» Меня выволокли и бросили на полу в балконной комнате, а все вернулись на сцену.
Я слышал, как среди грохота и шума Паша кричал: «Адмирал Корнилов убит!»
Я был очень азартный мальчик, и я не мог спокойно сидеть на полу, когда там играли. Тем более, что я видел в зеркало, какие на мне пышные генеральские эполеты. И вообще я был хорош, но только один ус размазался по щеке, пока меня тащили. Нет, я не мог сидеть в бездействии. Я взял крокетный молоток, валявшийся в углу, и, опираясь на него, вышел на сцену, как раненый инвалид.
Зрители в саду снова захохотали. Я взглянул и заметил, что хохотали больше других те, кого мы не приняли играть в спектакле.
На сцене все остановились в недоумении, потому что моё появление их смутило. Но я сказал:
— Вышла ошибка. Адмирал Корнилов не убит, а только ранен.
Я хотел дальше командовать, хотя понимал, что я всё перепутаю. Но я, повторяю, был в азарте, и меня уже ничто не могло остановить.
Однако Паша был хитрее меня. Он только секунду стоял в растерянности, а затем снова схватил свой проклятый футбольный мяч, оклеенный чёрной бумагой, и пустил в меня с такой силой, что я, не ожидая этого подвоха, снова свалился.
И он первый бросился ко мне, крича:
— Теперь его убили совсем!
И меня поволокли уже гораздо небрежнее, чем первый раз, и девчонки уже не плакали, а исподтишка давились хохотом. Снова выброшенный в балконную комнату, я был вне себя, и все мои мысли спутались. Нос мне щекотал кислый дым от выстрелов, и я слышал, как одна мамаша крикнула:
— Стреляйте, дети, поменьше, вы задохнётесь!
Я знал, что финал будет очень интересный, и решил, что мне терять нечего и я снова появлюсь на сцене — в третий раз. Но Паша как будто чувствовал моё намерение. Он вбежал ко мне и сказал:
— Не смей больше выходить на сцену.
— Почему? — сказал я. — Вы играете, а я на полу сижу. Могу я в третий раз помереть?
— Не можешь, — сказал Паша. — Идиот! Герой три раза не умирает, герой умирает только раз. Ты уже два раза помер; если ты выйдешь на сцену третий раз, ты будешь не герой, а дурак. А у нас не цирк, а феерия. Понимаешь, балда?
Я сидел ошеломлённый. А ведь Паша был прав! Как можно умирать три раза? Герой умирает только раз — это верно…
Это было очень печально, но тут ничего не поделаешь. Тогда я решительно снял с себя чужой пиджак с мочальными эполетами, снял кортик и фуражку и пошёл через чёрный ход в сад и сел среди зрителей.
И когда всем хлопали после конца спектакля, все кричали:
— А где Корнилов?
Мне стало почему-то стыдно, но меня заставили встать и раскланяться.
А потом жгли бенгальский огонь, все плясали, и девчонки прыгали больше всех и ни за что не хотели снимать передников с красными крестами на груди.
ДВОРЕЦ
Однажды, когда я был совсем маленьким мальчиком, мы пошли с бабушкой гулять. Петербург в те далёкие времена, полвека назад, имел совсем другой вид. По улицам ехали извозчики, возы, которые везли огромные рыжие лошади, проносились кареты с завешенными окошками; слышались звонки конок; стучали колёса омнибусов; шли медленно пешеходы; на Неве, на серо-свинцовой волне, покачивались ялики, пробегали, дымя, маленькие, узкие пароходики, набитые простым людом.
Мы свернули от моста на площадь, и передо мной встала громада Зимнего дворца, против которого дугой изогнулось здание Главного штаба. Мы шли прямо во дворец.
— Куда мы идём, бабушка? Разве туда пускают?
— Когда царя в городе нет, пускают, — сказала бабушка. — За деньги пускают, вроде прогулки, дворец посмотреть.
И действительно, дворцовые лакеи собрали группу посетителей, и мы начали ходить в их сопровождении из комнаты в комнату, из зала в зал. Потом я узнал, что во дворце свыше тысячи покоев, как говорили в старину, больше сотни лестниц и много всяких картин и статуй. Я скоро устал, но бабушка говорила мне шёпотом:
— Тут садиться нельзя, ты иди, мы самого Петра увидим.
— Какого Петра, бабушка? — также шёпотом спросил я.
— Какого Петра, дурачок? Да того, что Петербург построил, сам топором себе первый дом рубил…
— Так он плотником, значит, был…
— Каким плотником? Он царём был, дурачок.
Мы пришли к переходу через Зимнюю канавку, и я ещё издали увидел, что посреди галереи в высоком кресле сидит очень высокий человек в зелёном камзоле, с сердитым восковым лицом, на котором топорщатся узкие чёрные усы, каждый волосок которых блестит, точно они смазаны маслом.
И вдруг сопровождавший нас лакей подбежал к сидевшему, наклонился к нему, будто что-то шепнул на ухо, и сейчас же, отступив, сказал громко:
— Царь Пётр Первый приветствует вас!
При этих словах царь выпрямился, что-то зашуршало, тоненько звякнуло, и Пётр встал во весь свой исполинский рост, посмотрел на нас невидящими, стеклянными глазами и медленно поклонился. Потом так же медленно, с лёгким скрипом сел и снова замер. Какая-то женщина закричала от испуга. Бабушка крепко держала меня, как бы проверяя, не дрожит ли моя рука. Но моя рука не дрожала. Мне было очень интересно, и я попросил шёпотом:
