Вологодские заговорщики - [20]

Он не успел понять, что происходит, не успел сообразить, что нужно отбиваться руками и ногами, как оказался в проруби.

Прорубь во льду аршинной толщины, неподалеку от берега, была невелика, ей не давали замерзнуть, чтобы было где белье полоскать. Гаврюшка пробил ногами тонкий слой льда, успел раскинуть руки, получил удар сапогом по голове, но не слишком сильный. После чего злодей быстро убежал.

Сперва Гаврюшка даже не догадался, что вокруг ледяная вода, теплая шубейка и сапоги спасали от холода. Но вода быстро забралась под полы, смочила порты, и тут стало воистину страшно. Держась за края проруби, Гаврюшка забарахтался, забил ногами, но одежда намокала и уже вовсю тянула вниз, на дно.

Нужно было звать на помощь. Он хрипло закричал, крик получился коротким и негромким. Стало ясно: вот и смерть пришла. Ледяная жуткая смерть!

Вспомнился сороковой псалом, дикая мысль осенила: а вот подавал бы нищим у церкви, мог бы сейчас Бога о милости молить. Подавать было нечего, денег у отрока не водилось, но хоть хлеба ломоть — и тот ломоть сейчас спас бы!

— Эй, ты жив? — раздался мужской негромкий голос.

— По-мо-ги… — позвал Гаврюшка.

— Стало, жив. Держись, сейчас вытащу.

Нежданный спаситель на четвереньках подполз к проруби.

— Выбирайся из тулупа, или что там на тебе надето, — велел он. — Ну его к бесу. Я вас вдвоем с тулупом не выволоку. Держись одной рукой за край, другой выпрастывайся! И обувку скидывай!

— Дед… — ответил Гаврюшка, желая сказать: за потерю шубейки дед убьет.

— Какой я тебе дед? Хотя… хотя, может, и так… Ну, долго мне тебя умолять?

Гаврюшка забился, вытягивая ноги из великоватых сапог. А его правую руку цепко ухватила сильная мужская рука.

С немалым трудом внезапный благодетель выволок Гаврюшку из проруби.

— Слава те, Господи, — сказал он. — Вставай на ноги. Можешь, нет?

— Мо-гу…

Это у Гаврюшки получилось с большим трудом. И тут же благодетель завернул его в снятый с себя тулуп.

— Моли Бога, чтобы я по дороге не замерз да вместе с тобой не свалился, — приказал он, взял спасенного на руки и понес в Заречье.

Огромный ворот тулупа закрыл Гаврюшке лицо. В голове было одно: спасен, спасен! И обрывки молитв клубились, наползали один на другой, и наконец пробила крупная дрожь.

— Митька, бес, отворяй! Долго мне тут торчать?! — крикнул благодетель.

— Не ори, отворяю!

И был Гаврюшка внесен в обычную избу, был усажен на лавку, был раскутан, и быстрые руки стали стягивать с него мокрый кафтанишко.

— Это что за добыча у тебя, дедушка? — спросил женский голос.

— Из проруби выловил. Жаль, на уху не годится, — отвечал благодетель, — Ульянушка, тащи хоть простынь завернуть страдальца, не нагишом же ему сидеть. И что у нас в хозяйстве есть горячего?

— Сбитень на скорую руку можно сварить, — отозвался мужчина. — Ульянушка, доставай мед, сушеную малину доставай! Тебе, Чекмай, тоже будет полезно.

— Еще бы не полезно! Пока с ним бежал, до костей продрог. Чтоб я еще когда зимой поехал в Вологду!

Гаврюшка наконец принюхался — в избе пахло как-то странно.

— Разденьте его совсем, — сказала Ульянушка. — Я ему, Чекмай, твою рубаху дам, она самая длинная. И подсадите его на печь. Митька!..

— Как прикажешь, матушка-боярыня! — весело отвечал незримый до поры Митька.

В избе было темновато, хорошо освещался лишь дальний угол. Гаврюшка вытянул шею и увидел сидевшего там на табурете мужчину. Мужчина до прихода гостей занимался каким-то делом, для которого требовался большой пятнистый передник, волосы были, чтобы не падали на лоб, прихвачены полоской кожи. Пушистая борода торчала во все стороны, а лицо было тонкое, чуть ли не иконописное.

Наконец появился и Митька. Если у того, в переднике, торчала борода, то у Митьки — волосы.

Гаврюшка впервые увидел, как волосы на голове могут вздыматься ввысь чуть ли не на пол-аршина. Они еще и курчавились. А лицо было совершенно не русское, но к какому народу его можно было бы отнести — Гаврюшка не знал. Этот Митька (которому на вид было немало, чуть ли не сорок) раздел Гаврюшку, напялил на него рубаху и устроил ему ложе на печи. Дед Чекмай меж тем, сев за стол, уплетал кашу, которую достала из печи Ульянушка. Гаврюшка удивился: духовное лицо, что ли? Длинные седые волосы благодетеля достигали лопаток.

— Сможешь лежа выпить? — спросила Ульянушка, протягивая Гаврюшке кружку, где было что-то вроде сбитня: в горячей воде размешан мед и добавлена еще не успевшая разбухнуть сухая малина.

— Смогу…

Ульянушка оказалась молодой бабой, светловолосой и отнюдь не прячущей кос, из чего Гаврюшка вывел: мужчины в избе — ее родственники. Была она в одной рубахе, поверх рубахи — длинная не по росту душегрея из казанского кумача.

— Тебя Бог уберег, — сказала она. — Кабы не дед Чекмай — летела бы твоя душенька к Божьему престолу.

— Нет такого христианского имени — «Чекмай». Как его окрестили? — деловито спросил Гаврюшка. Он должен был знать, как правильно молиться за благодетеля.

— А так и окрестили, — загадочно ответила Ульянушка. — Ты пей, пей! Я вот травки найду, отвары сделаю. Лишь бы лихорадка к тебе не привязалась.

— А привяжется — сильные словечки есть, — сказал Митька. — Я знаю! Наговорю на воду или на что иное — жар как рукой снимет.