И мы тоже ответили:
— Салют рабочему классу!
— Ну как? — спросил меня Валерий Иванович. — Хорошо Сингапур переделывают?
— Хорошо! — говорю. — Только ведь строят всё больше для капиталистов, для чиновников…
А Валерий Иванович подумал и говорит:
— Ничего. Рабочие люди город построили, а когда-нибудь и всю жизнь здесь перестроят. Главное, есть рабочий народ, а не одни рикши и торгаши.
— Что верно, — говорю, — то верно.
Мы свернули к почте, выбрал я открытку с видом набережной, написал: «Привет из Сингапура», и посмотрел на марки. Вот пальмы, вот рыбы, вот танцовщица… И вдруг остановился. Хорошо, что не поторопились с письмом. Теперь знаю, какую марку наклеить. Эту, голубую, — с кораблями вдали, с новыми домами и с набережной, по которой идут рабочие люди.
Последний раз мигнул нам сингапурский маяк, заклубились джунгли Суматры и быстро остались за горизонтом.
Я всё чаще выходил на палубу, смотрел, когда же появятся Андаманские острова, после которых можно поговорить с Москвой. Но островов всё не было, и только мираж городил на горизонте свои летучие замысловатые города…
Как-то я простоял на мостике допоздна, проголодался и заглянул к Ване в камбуз. Он всё ещё громыхал посудой.
Кок открыл электродуховку, достал оттуда противень и встряхнул на нём румяные сухари. Увидел меня и говорит:
— Ну, что там видно? Скоро ботики покупать будем и малайских мартышек?
Я даже руки опустил. Ну Ваня! О чём ни заговорит, только и слышишь: «Покупать да покупать!» Будто больше ни о чём не думает. Что за человек!
Хотел я его уже отругать, а Ваня протянул мне противень:
— Бери.
Я рассмеялся.
— Не обобрать бы!
— Куда там обобрать! — сказал Ваня и стал ссыпать сухари в большой бумажный кулёк. — Вон их у меня сколько!
В углу стояли три полнёхоньких мешка.
— Да зачем тебе столько? — удивился я.
Ваня посмотрел на меня сквозь толстые очки и сказал:
— Ещё неизвестно, куда завернём. Знаешь, какие есть места? Ой-ё-ёй! Выглянешь утром из камбуза, а за окном очередь. Люди чуть не голые стоят и тянут руки: «Дай, дай». Ночью зароются на берегу в песок (спать больше негде), а встанут — и опять к пароходу: «Дай, дай». Хоть руки и не все тянут, а глаза всё равно просят. Их и десятью мешками не накормишь!
Я взял сухарь и пошёл к себе.
«Нет, — думаю, — зря я собирался Ваню ругать. Тут вон, как посмотришь, люди все в золоте через своих шагают, копейки не подадут, руки не протянут. А Ваня плывёт через океаны и думает, как других — за океаном-то — хлебом накормить. Человек наш Ваня! Настоящий!»
За дни стоянки отвык я от рулевой рубки, от мостика, а когда вышел на крыло, огляделся: вроде бы всё на месте, и всё-таки не хватает чего-то. Присмотрелся ещё и улыбнулся: трёх голов-то, двух чёрных и одной белой, над бортом не видно.
— Что-то нет нашей троицы. Уж не рассорились ли? — спросил я Фёдора Михайловича.
— Не знаю, — сказал он. — Вроде бы нет. Веня со мной в город ходил. Какие-то плёнки с песнями Индонезии искал.
«Интересно, — думаю. — Плёнки с индонезийскими песнями обещал в свою школу Митя, радист».
— А Коля день и ночь с грузами разбирался. Да ещё монетами с грузчиками менялся.
— Так ведь монеты своим пионерам должен привезти Веня! — вспомнил я. Это он коллекцию собирает.
Постоял я, походил, вдруг смотрю — бежит по трапу Митя, как куличок, держит картонку, на которой летучая рыба распластала острые крылья.
На минуту остановился, говорит:
— Это я для Коли высушу. Пусть везёт своим пионерам. Тут я всё понял. Молодцы, ребята!
Они хоть и врозь ходили, а были всё время вместе. Друг о друге помнили, друг для друга старались что-то хорошее сделать. Значит, и не расставались.
Наконец мы вышли на открытый простор. Снова побежали за солнышком на запад. И снова забасил, запел океан, набрал полную грудь воздуха. Да и всем вольнее запелось: дело идёт к концу рейса. Впереди Индия.
Заглядывал в рулевую капитан, прокладывал курс, просматривал карту погоды и всё напевал.
Выходил на корму Ваня с камбуза, смотрел вперёд: «Ну что, скоро будем покупать обезьян?» — и затягивал под Раджа Капура: «Бродяга я-а…»
Зашёл я к Коле. Он острым карандашом исправлял в тетради английский текст и пел: «Артековец сегодня, артековец сегодня, артековец всегда…»
Следом за мной в каюту осторожно вошёл Фёдор Михайлович, спросил:
— Николай Николаич, контрольную мою по-английскому проверил?
«Вон чья тетрадь!» — узнал я. Коля кивнул:
— Проверил. Хорошо. Почти без ошибок.
Фёдор Михайлович расплылся в улыбке, тряхнул сединой и тоже вдруг запел: «Артековец всегда!»
И я запел.
Побежал в радиорубку к начальнику рации: может, и ему поётся? Упрошу в весёлую минуту поговорить с Москвой по радиотелефону, совсем будет весело!
В рубке у начальника рации стоял треск, писк, взрывались голоса всего мира. Но сам начальник не пел. Он решал шахматные задачи. Увидев меня, он прошёлся по рубке, вскинул согнутый крючком палец и воскликнул:
— Нет, всё-таки слона выиграю я!
До разговора с Москвой ему сейчас не было дела.
Ещё в Бангкоке на палубе начались разговоры о том, кто какую диковинку привезёт домой.
В каюте у боцмана стоял парусник и сверкала крыльями летучая рыба. Веня думал о монетах. Старпом собирался купить попугая, Ваня — мартышку, а начальник рации отмахивался:
