Волки - [8]

— Подожди, дадо, — вмешалась пхури, — есть еще о чем поговорить.

— Может, вдвоем обсудим? — спросил ее барон.

— Пусть все слушают.

— Ладно.

— А подумал ты, дадо, почему этот Митя в табор пришел скрываться? Откуда он мог знать, что мы приют оказываем и от погони укрываем? Спросить его надо об этом.

— Верно говорит, — согласились старики.

— Позовите чужака, — приказал барон.

Митя стоял, опустив голову, — чувство вины перед цыганами не отпускало его душу. Да и события последних месяцев, навалившиеся на него столь тяжким грузом, невольно усугубляли чувство вины. Он как будто забыл, что находится здесь, на цыганском суде, и погрузился в свои невеселые раздумья. «Не сложилась моя жизнь, — думал Митя, — не сложилась. А почему, один Бог знает. Может, потому, что я не верил в него? А может, слишком много думал о себе и не замечал того, что вокруг творится, или слишком доверял людям?..»

Голос барона вывел его из забытья.

— Скажи нам, гаджё, кто указал тебе дорогу к нам? И почему ты пришел искать защиты здесь? Только не утаивай ничего.

— Что мне скрывать? — ответил Митя. — Жизнь указала.

— Ты проще говори, про людей говори, а про жизнь нам все известно.

— Хотите верьте мне, хотите — нет, но вышло все чисто случайно, — начал Митя, — зашел как-то разговор в одной компании, и был там цыган, городской. Ну, разговаривали, как всегда, обо всем, и в том числе о том, где человек может спокойно укрыться от преследования. Вот тот городской цыган и сказал, что цыгане никого властям не выдают.

— Не помнишь, как его звали? — спросил барон.

— Гогой его звали. Крепко я запомнил это имя, совсем не думая, что мне самому это сможет пригодиться.

— Ладно, — сказал барон, — если узнаем, что соврал, плохо тебе придется, мы тебя везде достанем.

— Зачем мне врать? Случайно это все вышло. А потом, когда уже приключилась моя история, я и вспомнил слова Гоги.

— Баба тебя обманула, что ли? — решил уточнить барон.

— Рассказывал я Михаю, — нахмурился Митя.

— Михай мертв! Нам расскажи.

— Господи, — сорвался на крик Митя, — ну что вы душу рвете, боль моя еще не утихла. Предала меня та, которую я любил. С моим другом предала. Ну и порешил я обоих.

— Ее надо было убить. А с ним по-свойски разобраться, поговорить сначала. Все-таки друг?!

— Дурман на меня нашел, — ответил Митя, — ничего я не соображал тогда, а опомнился — все уже было кончено.

— Ладно, гаджё. Покинь табор. У нас и без тебя хлопот много, со своими разобраться надо.

— Куда мне идти, старик? В петле я. Ищут меня власти.

— Больше это нас не касается. Уходи…

Когда Митя ушел, привели к барону Тари, и сказал он ему так:

— Пригляди, морэ, за чужаком, как следует пригляди. Может, обманул он нас в чем — не отпускай это дело.

— Сделаю, дадо, — ответил ему Тари, — не волнуйся, исполню твою волю.

— Верю я тебе, — ответил ему барон, — сделаешь все как надо.

— Вот что я хотел сказать тебе, дадо… — замялся Тари.

— Ну, что там еще?

— Знаю я, кто пакостит в таборе.

— Говори, — приказал барон.

— Ринго это, — ответил Тари. — Заметил я, когда мы в деревне появляемся, вертится он возле чужаков, шепчется с ними, не иначе как выдает нас.

— Позовите Ринго!

Ринго стоял на коленях, и голова его тряслась от страха. Он наперед знал все, что будет сказано на цыганском суде. Да и сам он, окажись на месте любого из стариков, никогда не пощадил бы того, кто посмел предать. Но сейчас все обстояло иначе, ведь речь шла о его жизни, и Ринго во что бы то ни стало хотел выкрутиться из той переделки, в которую попал.

— Скажи-ка нам. — Барон даже не назвал его по имени, что уже означало: его считают отторженным от племени и никто не сомневается в его вине. — Скажи-ка нам, отчего ты замарал душу и руки свои кровью?

— Какой кровью? — не понял Ринго.

— Кровью Михая и Васи.

Только тут до Ринго дошло, какой ценой придется ему платить за свое предательство. Ведь именно он навел гаджё на табор, сказал ему, что тот, кого он ищет, скрывается здесь, взял у чужака деньги. Потому-то и погибли его соплеменники. И Ринго замолчал и больше уже не поднимал головы, только изредка отвечая на вопросы цыганского суда односложными «да» или «нет». Его приговорили к смерти, и приговор свершился в тот же вечер.

События настолько стремительно наворачивались на колесо времени, что многие даже не успевали осознать их, не только поспевать за ними. Утром к барону пришла Ружа, встала перед ним на колени и попросила разрешения молвить слово.

— Говори, — разрешил барон, — что тебе нужно?

— Разреши мне покинуть табор, — попросила Ружа, — что я здесь — отрезанный ломоть, черня[9], которая тащится за вашими повозками, не имея права даже заговорить с кем-нибудь. Умираю я от тоски, и дочь моя погибнет тоже.

— На стороне ты погибнешь раньше, — сурово произнес барон, — там чужие, они тебя не пощадят.

— А вы? — почти крикнула Ружа. — Вы меня пощадили?

— Тебя не люди осудили, а закон, ты сама виновата. И обязана подчиниться. Пройдет время, боль утихнет, и с тебя снимут магэрдо[10], и ты снова вернешься к нам, и твоя палатка будет стоять среди других цыганских палаток.

— Я не доживу до этого времени, — тихо проговорила Ружа. — Тревожно мне.