Волки - [124]

В цыганском доме начался переполох. Забыв о Руже и о ее дочери, цыгане бросились к черному ходу. К тому времени, когда лифт остановился на нужном этаже и оперативники приблизились к двери, кроме барона, Ружи и Рубинты, в квартире никого не осталось. Их и забрали с собой, не спросив даже документы. Это была затея Ильина — посмотреть, что творится в цыганском доме. Он просчитался и на этот раз. Расставленные оперативниками сети снова никого не поймали. Конечно, случайность спасла цыган, но все в этом мире состоит из случайностей, и, стало быть, цыганский бог заботится о том, чтобы отвести от них беду. Барона и Ружу вскоре отпустили. Они не были ни в чем замешаны, и держать их у себя Ильин просто не имел права. Ружа привела барона к старой цыганке. Там он и встретился с Митей, все-таки ушедшим от погони.

Цыганская жизнь — в таборе ли, в городе ли — наглухо закрыта от чужих взглядов. И не без причины. Слишком много натерпелись цыгане за свою историю, чтобы доверять кому бы то ни было. И потому они допускают до себя лишь тех, кому действительно верят.

Отхлебнув из стакана чаю, Митя обратился к барону:

— Трудно мне, дадо, начинать этот разговор, потому что, знаю я, не очень-то нужно цыганам, чтобы чужие узнавали их. Но ведь ты не считаешь меня чужим, не так ли? Много нелепых и фантастических слухов связано с цыганами. Вот, к примеру, слышал я, что цыганский язык — язык воров и цыгане говорят на нем потому, что хотят скрыть свои мысли и дела?

— Что скажу я тебе, морэ, — ответил барон, — хочешь узнать, послушай. Что в городе, что в таборе — цыганская жизнь, конечно, для закоренного цыгана одна и та же. И закон цыганский один, и если ты хочешь быть достойным человеком, то должен ему подчиниться. Кочевье, конечно, еще осталось, ты сам видел, но таборы становятся все меньше и меньше, и многие цыгане живут в городах и в поселках, в современных квартирах, но подчиняются все тому же, издревле установленному обычаю — непреложному, непререкаемому цыганскому Закону. И если кто из цыган нарушит его, то с ним поступят по закону племени, с ним разберется крис. Разве ты не видел этого?

Митя кивнул, а барон продолжал:

— Эти, которые в городе, они ходят по канату, они постоянно в конфликте с гаджё, потому что иначе не могут. И мы их осуждаем за это. Но они — цыгане. За долгие годы кочевья мы ко всему привыкли: и гоняли нас, и убивали, но мы выжили. И — слава цыганскому богу Дэвлу — будем жить и дальше.

— Ты бы мог приказать им, дадо, оставить криминальные дела и вернуться в табор? — спросил Митя. — Ты же вожак, а это так много значит.

— Не могу, — ответил барон, — у них своя жизнь. Много ложного у людей в голове, особенно у тех, кто мало знает. Они и придумывать горазды, и лишнего наговорят. А городские оторвались от нас, и власть нашу не очень-то признают. Пистолет у них вместо власти. Вожаки же — это просто люди, отвечающие за других. Конечно, Митя, среди вожаков дураков не бывает, слишком большая ответственность лежит на них. За себя трудно ответить, а за многих — тем более. Собирается совет стариков, и судят-рядят, а потом и говорят: «Такой-то и такой-то может быть вожаком, может решать сложные вопросы…» Раньше в таборах вожаками были либо глава рода, либо пхуро ром[32]. Их почитали и слушались. Их слово было законом. В общем, вожак всегда лицо выборное и ответственное. Вожак у цыган улаживает все конфликты с властями, выгораживает своих, если они попали в беду, решает все споры между самими цыганами. Вот меня забрали в милицию и тут же отпустили, а другого бы нипочем не оставили в покое. Жизнь есть жизнь, а люди всегда остаются людьми. Надо пить, надо есть, нужны ловэ. Может, видел когда-нибудь цыганского малыша, которому с малолетства, едва он начинает говорить, внушают: «Кэр ловэ![33]». Жизнь — балаган, театр. И цыгане прекрасно это понимают, показывая другим то, что они хотят видеть: красочную одежду цыганских женщин, гадающих у вокзалов и на улицах, торгующих косметикой, да и остальное, по мелочи. А главное скрыто от глаз и течет, словно река, по своим законам. Все бегут, торопятся… Зачем им знать о нашей жизни, когда они и свою-то собственную жизнь с трудом понять могут?

— Что же главное в этой жизни, дадо? Скажи, если хочешь и если можешь?

Барон хитро прищурился.

— Ты прямо как ром говоришь, на глубину лезешь, все боишься, что амэкэса ояг — на мурдякирэса[34], а мне это нужно? Как пятое колесо в телеге мне это нужно. Что крутить-вертеть, бывает и у нас всякое. Ты ведь меня про криминалку пытаешь, а все ходишь вокруг да около.

— Вроде того, — сказал Митя, — но если не хочешь, не отвечай.

— Могу сказать, но коротко. Нас посчитали преступниками, и мы приняли свои меры. Племя «плачунов» стало племенем карманных воров, «бундаши» начали ломать деньги. Крымские цыгане научились работать с золотом, постепенно они добрались и до наркотиков. «Буяши» стали профессиональными нищими. Ходят по Москве и выпрашивают милостыню на погорелое место. В метро ходят и в автобусах. Все это не поощряется закоренными цыганами, но никто ничего не может сделать. Раньше бы таких уничтожили, а сейчас смотрят сквозь пальцы.