Волки - [123]

Ружа упала на колени. И в наступившей тишине Ружа и Митя услышали голос, этот голос был внутри каждого из них.

«Рубинта будет жива! Путь Ружа пойдет к цыганам. Пусть предстанет перед ними. И барон — а он уже в городе — решит ее судьбу. Рубинта будет жива».

— Ты слышала, Ружа? — испуганно спросил Митя.

— Да, — ответила она. — Я пойду с тобой, Митя.

И мимо изумленной гаджи, которая, ничего не понимая, стояла как вкопанная, они прошли к выходу…

Барон молчал и глядел прямо перед собой, словно видел такое, что было недоступно другим цыганам. Митю не допустили на крис, велели ему дожидаться в сквере возле дома. И он сидел и нервно курил. Потом, когда сигареты кончились, пошел к ближайшему ларьку и купил себе еще несколько пачек. Митя знал, что там, в доме, решается не только судьба Ружи, но и его собственная судьба. И тем не менее в глубине души он надеялся на волю Дэвлы и разум цыганского барона.

Темнота сгущалась. Низко нависшие тучи словно желали сплющить каменные дома. Серое небо постепенно темнело. Фонари грели тускло, и в их блеклом свете изредка мелькали тени прохожих, мгновенно растворявшиеся во мраке. Что творилось в цыганском доме, Митя не знал и заметно нервничал.

Барон молчал. Молчали и цыгане, расположившиеся вокруг него. Ружа стояла на коленях, опустив голову, — словно приговоренная к смерти, ожидающая появления палача.

— Встань, Ружа, — сказал барон, — расскажи нам, что произошло.

Мы хотим послушать тебя. Зачем ты сделала то, что не должна была делать? Почему ты не спросила у Рубинты о том, как поступить цыганам, а взяла на свою душу грех, за который будешь платить дорогую цену?

— Если ты позволил мне говорить, — начала Ружа, — то, значит, считаешь меня не отрезанным ломтем, а своей, цыганкой… С чужими вы бы поступили иначе. Не с меня это началось и не на мне окончится…

— Что ты хочешь сказать, Ружа? Мы не понимаем тебя, — перебил ее барон.

— Ты позволил мне говорить, так дослушай до конца. Рабы мы, цыганки, с рождения и до смерти. Так и смотрят на нас, как на рабов. И несем мы этот крест до последнего вздоха. Слово наше ничего не значит. Ведь цыганский закон гласит: женщина не имеет слова.

— Это так, — загудели цыгане, — но ты о деле говори…

— Так почему же вы захотели доверить свои судьбы рабыне?

— Какой рабыне? Что ты несешь? — вскричал барон.

— Рубинте! — крикнула в ответ Ружа.

— Вот оно что?! Как повернула!

— Рубинта — девочка, и вы подчинили свои жизни ее слову, повелев спросить у нее, как вам поступить.

— Она бы не ошиблась, в ней Дэвла! — сказал барон.

— … Это не так, дадо. Заметила я, что и Рубинта часто сомневается в своих решениях. Дар ей дан великий, но и она не всегда бывает права. Вот я и подумала в тот раз, когда вы просили ее совета: откуда может знать Рубинта про ваши цыганские дела, откуда она может знать, как вам поступить? А я-то хорошо знаю. Много раз видела и в таборе, и здесь. Решила я вместо нее совет вам дать. Промахнулась, ошиблась. Грех на мне, но дочь моя здесь ни при чем. Сон мне в ту ночь приснился, накануне того дня, когда за советом пришли. Сплю я и вижу, что длинная дорога в небо уходит, а по ней цыганские кони резво бегут. И никакого знака, что опасность, я не видела. Думала, удача вам будет, а оно вон как вышло. Обманул меня сон, не позволил верный совет дать.

— Что же ты дочь свою не спросила? — снова выкрикнул барон и в глубине души поразился тому, что начинает терять терпение. И цыгане поразились этому.

Ружа снова упала на колени и крикнула:

— Убейте меня, но Рубинту пощадите!

— Вот что, ромалэ, — сказал барон, овладев собой. — Было на Ружа магэрдо, и уже подумывал и о том, чтобы снять его, но вот произошло это событие… И, считаю, надо совсем прогнать ее. Нет ей места среди нас. Что толку в ее смерти? Братьев наших не вернуть, а убить Ружу и ее дочь — грех взять на свою душу. Она — цыганка!

— Под пули подвела, — закричали цыгане.

— Братьев погубила.

— Все это так, — согласился барон, — но не со зла это. Разумом она помутилась, и гордыня ее обуяла. Не хотела она зло причинить. Пусть покинет нас навсегда. Пусть глаза наши больше никогда не видят ее, а уши не слышат ее речей.

— Не согласны мы, дадо, — закричали цыгане. — Пусть умрет она, так же, как умерли наши братья по ее вине…

Неизвестно, чем бы закончился этот крис, если бы возле дома не произошли события, которые повлияли на все дальнейшее. Митя, выкуривший уже вторую пачку сигарет и удивленный тем, что никто не зовет его в дом, поднялся и решил пойти к автомату — позвонить. Надо было узнать, что происходит у цыган. Но не успел Митя сделать нескольких шагов, как обратил внимание на людей, собравшихся у подъезда. Было их человек пять или шесть. Они стояли группой и о чем-то оживленно разговаривали. Их Митя узнал бы даже в темноте. Это были оперативники. В стороне стояли две машины с потушенными фарами. Люди, пришедшие к цыганскому дому, посовещались и стали расходиться. Трое направились в подъезд, двое других остались возле дома. Митя кинулся к автомату. Набрал нужный номер. Секунды тянулись, как часы. «Кого надо?» — спросил гортанный цыганский голос. «Это я, Митя, — выкрикнул он, — уходите, облава. Они уже в подъезде…» И бросил трубку. Митя выхватил из кармана пистолет и наугад выстрелил. Ему нужно было отвлечь внимание оперативников. И цель его была достигнута. В ответ раздались беспорядочные выстрелы, пули засвистели совсем рядом с Митей. Он стал отходить, скрываясь за деревьями. Один из людей, карауливших подъезд, бросился за Митей следом. «Под пулю лезет, — подумал Митя, — отчаянный!» — но стрелять не стал, а бросился в проходной двор…