Волки - [126]

— Тари в городе, и я беспокоюсь за него, — сказал барон.

— Разве он не в состоянии защитить себя?

— Всякое может случиться. Гаджё слишком хитры, они не будут разбираться, кто из цыган замешан в уголовных делах, а кто — нет. Или ты не знаешь их?

— Я их знаю, дадо, но, по-моему, ты преувеличиваешь опасность. Хочешь, я сам съезжу туда и постараюсь уговорить тех (Савва специально назвал так городских цыган, и барон это одобрил), чтобы они ушли на время в кочевье?

— Нет, — возразил ему барон, — я стар, и, если со мной что-нибудь случится, а тебя не будет рядом, кто позаботится о таборных?

Савва поклонился ему.

— Спасибо, дадо. Вишь ты, как получается! Раньше ты по-другому ко мне относился. Думал, что я против закона нашего пойду.

— Никогда я не думал так, Савва, — не согласился барон. — Просто я слишком устал от всего. Сам знаешь, цыганская жизнь слишком бурная, а мне уже не под силу уследить за всем.

— Это не так, — сказал Савва, — ты крепко держишь поводья.

— Нет, Савва, не утешай меня. Я ведь знаю, что происходит на самом деле. Неспокойно на этой земле, а среди смуты своей гаджё бьют чужих. Никогда не любили они цыган, а сейчас особенно. Надо же на ком-то злобу свою выместить…

— Что нам до их жизни? Или только сейчас они злобятся? Нас они всегда гнали. — Савва помолчал и добавил: — Нас все гнали, не только здесь. Но мы выжили. И сейчас устоим. Хорошо, я останусь, дождусь, когда Тари вернется.

Тари вернулся через несколько дней. Он вошел в избу хмурый. Ни барон, ни Савва никогда его таким не видели. Поприветствовав барона и Савву, Тари присел на стул и медленно произнес:

— То, что говорила Ружа, правда. Через своих людей узнали. Готовится бойня. Перестрелять цыган хотят. И дело не только в цыганах. Оказывается, такие случаи уже были. Выбивали блатные «малины» и никого в живых не оставляли. А потом сваливали все на «бандитские разборки».

— Митю видел? — спросил барон.

— Да, — кивнул Тари, — у старухи он. Что-то задумал. Мне кажется, крепко он обозлен и хочет встретить тех, которые придут, как подобает.

— Вот чудак, — удивился барон, — зачем ему это? Ушел бы в табор, и все…

— Ружа не хочет. Боится прежнего отчуждения.

— Это не ее забота, — вмешался Савва, — сами решим.

И тут догадка пронзила барона. «Дэвлалэ! — подумал он. — Как я же я раньше не догадался? Если это правда, то Митя нашел выход!» И барон оказался прав. Интуиция никогда не подводила его…

В этот вечер, когда барон разговаривал с Тари и с Саввой, Митя пошел на крайние меры: взял в заложники жену прокурора и поставил тому условие, чтобы оставили в покое цыган. Ситуация накалилась и приняла неожиданный оборот. Телефонный разговор с прокурором был коротким и жестким:

— Успокой тех, кто о нашей жизни печется, — сказал Митя по телефону.

— Это не мое ведомство, — ответил прокурор.

— Твои проблемы. Сделаешь — получишь жену обратно. В обмен на цыганские жизни. Не сумеешь, ты — покойник, и жена твоя умрет.

— Как я могу это сделать?

— Не знаю, — ответил Митя и положил трубку на рычаг…

В тот же вечер в Москве началась облава. Видно было, что дана команда «сверху» и на блатные «малины» брошены большие силы. В сеть попали многие уголовники, но цыгане опять ушли. Однако это не могло продолжаться бесконечно. Надо было либо покидать город, либо залечь на дно. Митя уже два раза ускользал от облавы, но и он чувствовал, что петля затягивается. Митя не боялся смерти, и сейчас, когда душа его была полна заботами о том, как отвести беду от цыган, он хотел только одного: не попасть в лапы к этим, как он их называл, иезуитам, не погибнуть раньше времени, потому что знал — пощады ему не будет. Так и сказали верные люди, сообщившие ему обо всем, что делается в милиции. И Митя еще раз убедился в том, что опасность ходит совсем рядом. «Может, и не берут меня только потому, — подумалось ему, — что ждут, когда я выведу их на остальных. Хотят одним ударом покончить со всеми!» И это была верная догадка.

Ночью приснился ему удивительный сон. Увидел он себя идущим по длинному полуосвещенному коридору. А сбоку и сзади от него притаились два человека с пистолетами. Лиц этих людей не видно, как будто и не люди они, а призраки, молчаливые призраки. Идут и идут они по коридору, и путь этот бесконечен. И Митя начинает терять терпение. Он останавливается, но спутники не торопят его — ждут, что он будет делать. Митя спрашивает:

— Куда вы меня ведете?

Ему не отвечают. Тогда Митя кричит:

— Вы ведете меня убивать?

И ему снова никто не отвечает. Тусклый свет начинает понемногу таять, он оказывается в полной темноте и тогда делает резкий рывок, мгновением позже слышит выстрелы, проваливается в какой-то глубокий колодец и долго падает. Потом он почему-то оказывается в лесу, на поляне, где горит несколько костров. Возле них сидят цыгане и ждут кого-то. И такая тишина кругом — ни песен, ни разговоров.

— Вы зачем собрались, ромалэ? — спрашивает Митя.

— Мы здесь, чтобы оплакать тебя. Ведь ты умер, — отвечают ему.

— Я живой! — кричит Митя и просыпается.

За окнами чуть-чуть светлеет. Сверкающие полосы ложатся на предметы, и Митя видит, что рядом никого нет. «Всегда один, — думает Митя. — Жизнь одинокого волка вошла в привычку. Почему же это начинает меня терзать? Чем ближе к финалу, тем больше страданий. Пожалуй, тот, кто сказал это, был прав. Вокруг красные флажки, и мне не уйти, не перепрыгнуть через них. Может, я просто боюсь за свою жизнь? Но она мне совсем не нужна… Цыгане спасли мне жизнь, и я должен отплатить им тем же, а потом можно делать все, что мне заблагорассудится…»