Волк в овчарне - [47]

Только я не позволил обмануть себя внешностью. И хотя у меня еще не было полной уверенности, в чьих руках я нахожусь, но верно подозревал, что пребываю на Сицилии.

- Где Алонсо? – воскликнул я.

На лице дона Камилло отразилось изумление, словно бы я спросил о количестве людей на Луне или в индейских племенах. Он поглядел на меня, потом на il dottore, выражение лица которого в данный момент казалось совершенно пустым.

- Какой Алонсо? – вежливым голосом спросил он.

- Алонсо Ибаньес, мой приятель. Мы вместе приплыли на Мальту.

- Странные вещи говорите вы, синьор Деросси. Мои слуги информировали меня, что вы прибыли одни. Впрочем, это не Мальта, а Сицилия, и это мое имение Понтеваджио, в котором я с удовольствием принимаю вас в качестве гостей.

- А может, как пленников?

- Веревки будут быстро сняты, как только испарятся нехорошие эмоции, а вы, синьор Деросси, поймете, где кончается сон, и начинается явь. Где иллюзии, а где необходимость. Не думаю, что бы это длилось долго. Надеюсь и на то, что мы встретимся за ужином.

Сказав это, он вышел, оставляя нас с Учителем вдвоем.

Я долго глядел на своего Учителя, не говоря ни слова, пока тот не опустил голову и тяжело вздохнул.

- Я был уверен, что ты поймешь подпись "Гвидо" в этом моем письме и смоешься, куда тебя никто не знает, - сказал он, развязывая мои узы.

- По сути, я и должен был так поступить, - признался я к собственной глупости. – Но, Учитель, зачем вы вообще мне написали, если очутились в руках этого человека?

Я понимал, что заставляю его сделать нелегкие признания, но, собственно, а с чего это я должен был его щадить? Тот какое-то время терл запавшие щеки, словно готовясь прягнуть в глубину. В конце концов, сказал:

- Потому что я хочу жить, Фреддино. Даже ценой унижения! Когда-нибудь ты поймешь, что простым людям легче придерживаться принципов, ставя честь выше нерешительности, а непредсказуемые факторы ценить выше желания выжить. И в этом я ужасно завидую им. Ведь мы, интеллектуалы, не только всегда делим волосок на четыре части и релятивизируем аксиомы. Просто мы знаем, что живой пес стоит больше мертвого льва, а проигранное сражение можно переиграть лишь тогда, когда ты жив. Поэтому, когда из вашего письма я узнал о смерти Сетона, не имея ни малейшего сомнения в том, кто виновник этой смерти, я покинул Париж и отправился к дону Камилло Понтеваджио, прося у него гостеприимства и защиты.

- После того, что он сделал? Когда убил четырех александритов и пытался покончить с вами?

- Потому что я знал, что он делал так, не направляемый слепым гневом, ненавистью или тому подобными эмоциями. Не являясь кровожадным по природе, он просто посчитал это необходимостью. Предаваясь в его руки, я перестал быть для него опасным. Зачем ему было бы меня убивать? Точно так же, как и с тобой.

- Ну а Алонсо?

- Об Алонсо мне ничего неизвестно, - в голосе Учителя прозвучала печаль. – Хотя, принимая во внимание его вспыльчивость и непреклонность, сомневаюсь, чтобы его оставили в живых.

Я расплакался. Учитель ничего не говорил, позволяя мне это, поскольку знал, что слезы всегда приносят облегчение.

О вероятной причине того, что меня оставили в живых, я узнал за ужином, в котором принимала участие signorita Леония, красивая дочь дона Камилло, обладавшая красотой экзотического цветка, и два из наиболее главных командиров его наемных убийц: Руджеро и Манфредо, которых здесь называли capo; правда, они редко открывали рты с иной целью, чем проглотить кусок мяса. Прислуживали нам столь же молчаливые слуги, явно родом из Эфиопии, похожие на те совершенные, выполняющие любое желание своего господина машины, которые иногда в рамках создания шедевров конструируют часовщики. Сицилиец знал о моем живописном таланте (думаю, что il dottore преувеличил, рассказывая о моих способностях), во всяком случае, он страстно желал, чтобы я украсил стены и потолки его виллы картинами, выполненными в технике al fresco.

Мог ли я отказать? У дона Камилло я спросил лишь о том, какую тематику он выбирает.

- А тв уву думаешь? – уставил он в меня свои глаза: холодные, безжалостные, совершенно не соответствующие его добродушным чертам лица.

- …Библия?… История Иисуса Христа?... Мифология? – пытался угадать я, но не получал ни единого знака отрицания или подтверждения.

- Ты обязан лучше узнать меня, синьор Деросси, ибо тогда бы ты понял, что моей единственной целью и любовью является человек.

Странно прозвучало это в устах того, кто был ответственным за массу ужасных преступлений.

- Да, Деросси повторил он, акцентируя. – Целью всех моих действий является человек; но не как единичное существо, по природе своей гадкое и отвратительное, но человек как венец природы, божественное творение, сохраняющее гармонию между sacrum и profanum, между тем, что людское, и тем, что божественное, между добродетелью и грехом. Ибо альтернативой такой гармонии, и ты это уже знаешь, являются гибель и упадок. Это, между прочим, причина того, почему я не мещал вашему плаванию в Египет. Я догадывался, что вы там найдете, а сообщение, присланное Гансом (наконец-то мне стало известно истинное имя Леннокса), лишь подтвердило мои опасения. Как ты наверняка слышал, перед нашим орденом с самого начала стояли две цели: не позволить, чтобы человечество без остатка погрузилось в пучины варварства; и вместе с тем не допустить, чтобы излишне резкое развитие поколебало гармонию этого мира.