ПРОЛОГ. КОЛОДЕЦ ПРОКЛЯТЫХ
Стон колоколов вибрирует, отражается от стен крутых улочек, скользит по медным блевательницам водостоков, распугивая с чердаков стаи птиц, которые с шумом крыльев взмывают в солнечное небо, не вызывая ни малейшего впечатления на каменных чудищах, таящихся вокруг башен собора. Спокойствие этих монстров контрастирует с настроем людской толпы: потной, волнующейся, многоцветной, похожей на тушу какого-то древнего дракона. И такой же как он — прожорливой. Чернь что было сил напирает на кордоны, выстроенные из городских стражников и герцогских гвардейцев вдоль дороги, ведущей на Площадь Плача, как если бы этот дракон желал насытиться чужим страхом, болью, смертью. Я хорошо знаю своих земляков; взятые по отдельности, это добрые, почтенные люди, плачуще над каждой издохшей собакой или прибитой мухой. Но в стаде они страшны, безжалостны, безумны. Не раз и не два наблюдал я в битве: пока сражаются мужчина с мужчиной, повернувшись лицами один к другому; в таком бою есть нечто благородное, захватывающее; но как только одна из сторон сдает тылы, строй ломается, все правила и элегантность куда-то теряются, а победители превращаются в орду жаждущих крови вампиров. А лица толпы? Вот куда девается обычное их добродушие, индивидуальная красота? Чернь обладает исключительно гадкими рожами.
Ансельмо, нет ли тебя среди этой толпы? Мой дорогой приятель, прилежный писарь, копиист моих томищ, поверенный в наиболее скрытых мечтаниях, совестливый доносчик, совершеннейший обвинитель, другими словами: мой убийца per procura (со стороны органов управления — лат.). Наверняка ты скрылся в какой-нибудь лоджии или в темной нише, ожидая финала, чтобы наконец-то спокойно вздохнуть, пойти в трактир или bordello и там забыть то, чего забыть невозможно.
Ну а ты, Светлейший Господин, потираешь ли ты украдкой свои короткие пальцы в кольцах, услаждая себя афродизиаком из чудесного кубка мести?
Сквозь дырявый низ повозки, в которой бьется сейчас мое сердце, вижу я деревянную мостовую, засохшие следы конских яблок, а вместе с ними — стебельки зеленой, весенней травки между брусками. Они убегают от меня, словно все те минувшие дни и часы. Сколько раз спешил я этим путем, будучи ребенком, будучи студентом, будучи начинающим художником, в конце концов, будучи самим собою, мастером Альфредо Деросси, прозванный "Il Cane", наш дорогой Фреддино, его приватность…. Пст! Это тайна, все знают, кто.
Эй, вы, наклонные откосы, выступающие из каменных стен словно задницы базарных торговок. Не где-то л рядом с вам видел я Маргериту, когда с кувшином на голове шла она, колыхая бедрами — и всем миром влюбленного шестнадцатилетнего паренька? А Лючия, маленькая, прелестная словно гибкая тростинка, разве это не ей покупал я в ближайших ларьках туфельки, расшитые золотой нитью в азиатские драконы, райские птицы… А Клаудия, сколько же это весен минуло, когда возле Ворот Оружейников вручила мне письмецо, в котором назначалось первое свидание с Марией…
Помню, как ранним летом стоял я вместе с Ансельмо где-то здесь, неподалеку от рядов с антиквариатом, осматривая бенедиктинские манускрипты из Кастелло Бланко, содержащие считавшиеся давно утерянными работы Аристотеля. Мы не заметили двуконного экипажа, пока тот не притормозил. Вороные лошади громко фыркнули. Мы подняли головы, в окошке, между раздвинутыми занавесками мелькнуло бледное, благородное лицо, с карминовыми устами и сросшимися бровями…
— Клянусь брюхом Бахуса, синьор, она нам улыбнулась! — воскликнул мой приятель, поверенный, ученик и предатель.
"Не тебе, а мне, дурачок", — подумал я и тут же вновь пожелал очутиться в ее объятиях, пить наслаждение из ее губ, взобраться на нее, словно на волшебную лошадку и летать над миром.
Моя повозка остановилась, до меня донеслась барабанная дробь. Мы находились на Площади Плача. Еще будучи малым ребенком, я боялся этого места. Там, где никогда не вырастает трава, как правило, разжигали костер для ведьм и еретиков, неподалеку скрипела виселица, из соседствующих бойниц торчали копья, на которые насаживали головы преступников, казненных на здешнем эшафоте; в пяти шагах далее, рядом с громадным котлом, в котором варили фальшивомонетчиков, начинались узкие, крутые ступени, ведущие в сторону двери в стене, за которой открывалась пропасть, предназначенная для того, чтобы в нее бросали детоубийц, на поживу воронам и стервятникам. Да и сегодня эти птички слетелись стаями, явно вынюхав неизвестным мне образом грядущую казнь. В конце концов, здесь же находился Колодец Проклятых, по легенде, ведущий до самого центра земли, и который, вроде как, выкопал сам дьявол по приказу императора Апостата. В давние времена сермяжной веры казалось вполне возможным, чтобы бес мог призвать из адских пропастей армии чертей против набожных христиан. И горожане на полном серьезе, когда заканчивалось очередное столетие, со дня на день ожидали пришествие Армагеддона. Никто из горожан не помнил, когда этой штольней пользовались в последний раз — вполне возможно, что Колодец стоял, не используемый с тех времен, когда Джованни Леоне сбросил в его бездну неверную супругу — Джиневру Галльскую, согласно преданиям, прекрасную, будто весенний день. Зато развратную, словно ночь шабаша. Бывало, в ходе уроков рисования, когда мой
