Волхвы - [20]

Ответ Алазара ошеломил королей.

— Благодарю вас, высокочтимый король Мельхиор, мудрейший из мудрых, от всей души недостойного, но преданного ученика благодарю за щедрое приглашение. Благодарю вас, великие короли и светочи, — повернулся он к Бальтазару и Гаспару и каждому отвесил поклон. — Но я не заслужил этой чести. И не могу принять вашего воистину царского дара.

— Что это значит? — мгновенно вскипел Бальтазар.

— Я уже говорил вам, что не ставил себе возвышенных целей, когда пустился в путь. Я искал своих пчел, сейчас нашел их, или они нашли меня, и должен вернуться домой.

— Что значит «домой», Алазар? — укоризненно сказал Мельхиор. — Сейчас дом праведных там, где распахнулись глаза Божественного Дитяти.

— Наверное, я недостаточно праведен, — возразил Алазар. — И для меня мой дом, где моя жена, которая должна вот-вот родить. Я нужен ей и будущему ребенку больше, чем Вифлеемскому Младенцу. Да, — твердо сказал он, предупреждая возражение Бальтазара. — Мое место возле нее. Она зовет меня. Я видел ее измученные глаза, которые она потом закрыла, потому что сердится на меня.

— Что значит «видел»? — ехидно спрашивает Бальтазар. — Неужели у тебя такое острое зрение?

Похоже, вечные придирки и стойкое недоброжелательство мага вывели из терпения Алазара. Он был покладистый и добрый человек, но с чувством собственного достоинства. Он оставался спокоен, лишь в голосе зазвенел металл:

— «Видеть» значит «видеть» — глазами. Этой ночью я видел свою жену, как и почти все предыдущие ночи.

Это задело Мельхиора.

— Мы тоже умеем видеть то, чего видеть нельзя. Мои спутники, короли Бальтазар и Гаспар, видят на земле, а я вижу на земле и в небе. Но мне нужна труба, Бальтазару — порошки или курения, Гаспару — зеркала. Без этих приспособлений никакое волшебство невозможно.

— Я не волшебник, — говорит Алазар. — Да, я начал учиться тайноведению, но с этим покончено. Я больше не верю в волшебство.

— Во что же ты веришь? — спросил Мельхиор.

— Верю в воображение и чувства. Курения, зеркала и прочие средства служат лишь для возбуждения собственных чувств человека и его фантазии, обычно дремлющих в нем.

— Вон как заговорил мой робкий ученик! — Мельхиор улыбается, но в глазах его злость. — А ты можешь привести пример?

— Да! Мы уговорились с женой в одно и то же время смотреть на яркую звездочку в созвездии Андромеды и сильно-сильно думать друг о друге. И что же — в эти мгновения мы видим друг друга и догадываемся, о чем каждый думает, чего он хочет. Я прочел в глазах жены горе и ожидание. Ей плохо, она ждет меня назад.

И тут до Бальтазара, самого нетерпячего, но и самого практичного, дошел не философский, а весьма житейский смысл решения Алазара.

— Это все пустая болтовня, — сказал он резко. — Как можешь ты оставить нас? Ты завел нас сюда, ты обязан нас вывести. Звезда Вифлеемская погасла, и мы не знаем, куда идти.

— Король Бальтазар прав, — авторитетно заявил Мельхиор, в пылу спора упустивший, чем грозит им уход Алазара. — Человек не смеет самовольно бросать ношу, которую возложило на него провидение.

— Я вам больше не нужен, все так же спокойно и твердо говорит Алазар. — Держитесь берега озера. А звезда воссияет опять. Она встанет над Вифлеемом, в когда вы достигните города; она окажется над Соломенной кровлей Божьей хижины.

— Какая самоуверенность! — вскричал Бальтазар. — Тебе что, дано высшее знание?

— Это дано каждому, желающему слышать. Все должно исполниться по пророчеству.

— Ты изворотлив! — сказал Мельхиор. — Этому я тебя не учил.

— Это все правда, — вздохнул Алазар. — Мне нечего больше сказать.

И тут в их спор вмешался Гаспар. Он долго собирался с силами и наконец обрел их.

— Я впервые позволю себе не согласиться со старшими. Мы должны вернуться домой, как и Алазар, хотя по другой причине.

— Гаспар, опомнись! — беспомощно сказал Мельхиор.

— Простите меня, мудрейший, но паломничество наше лишилось смысла. Мы ничего не можем принести Божественному Младенцу. Мы вышли королями, а стали нищими. Наш караван разграблен, верблюды угнаны или пали, дары исчезли. Чем можем мы выразить свое поклонение? У нас ничего не осталось, кроме рубища, прикрывающего наши измученные тела.

— В бедности нет стыда, — возразил Бальтазар. — Пастухи, первыми зашедшие в вертеп, были оборваны, грязны и вонючи, но удостоились великого блага лицезреть Мать и Дитя.

— И это говорите вы, Бальтазар! — всплеснул руками Гаспар. — Вы, такой гордый и самолюбивый! Вы готовы приползти к святой хижине, как жалкий побирушка?

Глаза Бальтазара вспыхнули, но он промолчал. Заговорил Мельхиор слабым, больным голосом:

— Грустно, бесконечно грустно признать свое поражение, но молодой король прав. Мы стали нищими, нам нечего делать в Вифлееме. Провидение было против нас.

— Великие короли, не преувеличивайте своей бедности, — с непривычной раскованностью сказал Алазар. — Неужели у вас ничего не осталось?

— Не тебе судить, — сурово отозвался Мельхиор. — Ведь ты не знаешь тайного смысла наших даров.

— Отчего же? — спокойно и благожелательно произнес Алазар. — Зная мудрость королей, догадаться нетрудно. Дар Мельхиора — золото, дар Бальтазара — ладан, дар Гаспара — миро.