Волхов не замерзает - [28]

Часом позже Еремеева из села выехал и Саша Немков. За околицей нагнал пешехода.

— Эй, господин Васькин! Подвезу!..

В подлеске раздавался стук топоров. Немков придержал лошадь. За деревцами показались Василий Федорович и еще двое. Мужчины неторопливо подымили самосадом.

Васькин и Немков пересели в урядниковы сани:

— Как только провернутся крылья на мельнице — подъезжайте…

Вечерело. Косоугольная тень ветрянки лежала на розоватом снегу. Подъехали вплотную.

— Эй, на мельнице! — крикнул Немков. — Примите зерно.

Никто не отозвался. Стали барабанить по двери. Оттуда ответили, что поздно…

— Пустите, любезные! — уговаривал Саша. — Хоть обогреться, что ли! И на вас горяченького-то хватит…

Молчание. Перешептывание. Скрип засова.

Дверь чуть открылась. Монтер просунулся боком, держа впереди себя наган.

По сигналу к заольховской мельнице из подлеска подъехали остальные.

Погрузка шла быстро. Василий Федорович посмеивался: «Знал бы Леха, что на его жеребце муку партизанам вывозим!»

…Леху-урядника срочно вызвали в Волот.

В гестапо перед ним положили фотографию: бывает ли этот человек в селе?

Леха склонил голову набок, поскреб щетину на щеке. Где-то видел, а где, убей бог, не припомнит. В Должинке такой не бывал.

— Это Васькин, — так ему объяснили. — Опасный партизанский руководитель. Он заброшен с отрядом парашютистов из Ленинграда. Диверсанты экипированы, отлично вооружены, снабжены рацией, большим запасом динамита. Имеют разветвленную сеть агентов… За поимку назначено крупное вознаграждение. Ищите Васькина!

Леха задумался: разветвленная сеть агентов, надо же! Где его искать?..

РЯЖЕНЫЕ

С немецких самолетов сыпались тучи листовок: «гибель Красной Армии», «катастрофа Советов». Давно ли разбили фашистских вояк под Москвой, а они все свое: гибель да катастрофа Советов…

В крещенские вечера должинцы занялись ворожбой. Не только старухи, гадали и девчата. Жгли на противнях комки бумаги, пытались отгадать судьбу.

Выбегали на улицу, расспрашивали прохожих, стучались в избы: «Какая моя судьба?»

Миша возмущался: болото — болото и есть. Совсем суеверными стали. Скоро Христа славить пойдут…

— Не болото тому причиной. — Мать подняла глаза от штопки. — С тоски это. Люди исстрадались, хотят в будущее свое заглянуть.

…Медведь с поводырем Цыганом, Козел, Петух, Дед с предлинной льняной бородой поднимались по дороге, густо обсаженной ивами. В богатом уборе инея ивы стояли, словно мелом нарисованные на школьной доске. Над колокольней висел вороний грай. Остервенело лаяли собаки. Только в Кривицах и можно было услышать лай: здесь, в кривицких дзотах, немцы держали своих догов.

У околицы — кордон. Из крайней избы на улицу повыскакивали автоматчики:

— Хальт!

Дед вскинул руки, Петух поднял мандолину, Цыган — гитару; Медведь опустился на четвереньки. Немцы переглянулись: артисты? Бродячий цирк?

— Ряженые это, — объяснил подъехавший на розвальнях Демин, «господин инспектор» кривицких полицаев. — Обычай такой. Уж разрешите, господа. Пусть старину вспомнят… Только звезду убрать. К чертям! — выхватил у пастуха шест с фанерной звездой.

— Да она ж вифлеемская! — Медведь полез было отнимать. Козел дернул его за вывороченную шубу: — Не спорь, — заголосил по-женски:

Где коза ходит,

Там жито родит;

Где коза рогом,

Там жито стогом.

Путаясь в длинной юбке, сделал прискочку, норовя боднуть Демина. Солдаты посмеялись, ушли в избу. Дед и зверье бросились в розвальни, а сам «господин инспектор» с вожжами пошел рядом.

— Во-о-н там молодежь веселится, — показал он на высокую избу.

Ну и веселье! Парни стены подпирают, гору семечек налузгали, пара девчат танцует под гребенку.

— Здорово, весельчаки! — рявкнул Медведь с порога. — По ком поминки?

— А вы откуда? — скучные лица как ветром сдуло.

У Цыгана вместо штанин две пестрые юбки заправлены в сапоги гармошкой, в ушах серьги:

— Пришли в Кривицы, видим кислые лица. Вот тебе, Косолапый, гитару. Каждый выбирай себе пару!

Козел закрутил круглолицего парня, Дед подхватил девчонку с завитушками. Вышли в круг и остальные. Тесна изба стала.

— Петуха-то я узнала. Должинской учительницы сынишка. И Цыгана знаю. — Шепнула девчонка Деду.

— Ладно, внучка-курнофейка, помалкивай.

Уморились от танцев, расселись по лавкам, разговорились. Цыган крикнул из другого конца избы:

— Эй, Дед — сто лет! Слышал, что в Кривицах вояки болтают? «Едем, — говорят, — в Ленинград чай пить».

Дед важно распушил бороду — пучок льна.

— Пить-то как? Вприглядку или вприлизку?

Острослову ответили одобрительным смешком.

Цыган вывел Медведя на середину:

— Потешь, Топтыгин, честной народ. Покажи, как в деревнях за петушками-курочками охотятся.

Саша, в тулупе вверх шерстью, растопырил лапы, косолапо заковылял за Мишей, выряженным Петухом. Тот увертывался, проскакивал между медвежьих рук. Показывал Топтыгин и как сластены мед воруют, от пчел отбиваясь, и как бьют «сороконожек», которые поедом едят, забираясь в разные места.

— Ай да Топтыгин! А теперь покажи, как домой побегут?

Медведь снял с девицы платок, криво повязал башку, скрючился, согнул лапы, захромал на обе ноги. Хохот стоял в избе — фитиль в лампе мигал. Все и без слов было понятно. Поняли насмешку и над гитлеровским министром пропаганды Геббельсом, когда поводырь вывел Козла: