Волга впадает в Гудзон - [24]

Вячеслав Иванович задумчиво кивнул:

— Думаешь, бывшие «чеченцы»? Но, насколько знаю, до сих пор такого рода акций они вроде бы не предпринимали. К тому же Мансуров, кажется, дорогу им если и перебегал, то, по словам Томилина, в незапамятные времена — и то не «чеченцам», а «афганцам». Но вообще-то ты, конечно, прав — работали профессионалы. К тому же «клин» этот чертов. Из «калаша» такую акцию не провернешь, будь ты трижды снайпер. И все же какой мотив?

— Знаешь, Слава, я бы не стал исключать мотив «народных мстителей», — вздохнул Турецкий. — Я тут затребовал аналитические данные по социальным опросам, касающимся Мансурова. Смотрите, что мы имеем: большинство россиян склонны навешивать на покойного Рената Георгиевича все грехи, как малые, так и большие, унаследованные нами еще от прежних времен. В разные годы таковых граждан имелось от шестидесяти девяти процентов до восьмидесяти шести… А поскольку он изначально имел отношение к нашей пресловутой приватизации, около сорока процентов опрошенных уверены, что именно Мансуров способствовал распределению самых жирных кусков между олигархами, причем кое-кто не только в этом уверен, но и явно ненавидит его за такую несправедливость. Всего пять процентов опрошенных понимают, что провести приватизацию в такой стране, какую представляла Россия к моменту ее начала, как положено — невозможно…

— Ну да, — кивнул Грязнов, — не говоря о полуразваленной экономике — чего только наша коррупция стоит! Так ты это к чему, Саня? Хочешь сказать, перед нами теракт, а за ним стоят… Кто?

— В сущности, любая из военных и даже военно-националистических организаций! Что скажете на это?

Он обвел глазами всех присутствующих.

— По-моему, — нерешительно произнес Дубинский, — если бы мы имели только это покушение, я бы лично сказал: да, возможно… Но согласитесь — отравленный кинжал, да еще антикварный и произведенный не у нас, а, как теперь говорят, в дальнем зарубежье, с разъяренными военными как-то не очень сочетается. Кстати, насколько я знаю, если иметь в виду все эти офицерские «красные бригады» — ну те, которые с националистическим душком… По-моему, за ними на самом деле ничего столь кровавого пока не числится…

— В последние годы — да, — кивнул Турецкий. — К тому же, Владимир Владимирович, не забывайте: деятельность наиболее агрессивных из них не без нашего участия была прикрыта. Во всяком случае, формально. Но кто сказал, что при этом люди, входившие в них, поменяли свои убеждения?.. Ну а что касается кинжала, я по-прежнему не согласен с Константином Дмитриевичем Меркуловым, который считает, что заказчик обоих покушений один и тот же. А ты, Вячеслав Иванович, что скажешь, а? О чем так надолго задумался?

— Размышлял над твоей точкой зрения, Сан Борисыч, — усмехнулся Грязнов.

— И что?

— А знаешь, пожалуй, думаю то же, что и ты: почерк покушений слишком разный — настолько, что даже если вдруг окажется, что за ними стоит кто-то один… Словом, не поверю! Весь мой опыт взбунтуется… Поверить в то, что сразу двоим персонам Мансуров отдавил любимую мозоль, — куда легче… Кстати, Владимир Владимирович!

— Да? — Дубинский повернулся к Грязнову.

— Насчет дальнего зарубежья… Одна из наших версий — думаю, Александр Борисович вас с ней сегодня ознакомит — как раз и ведет не просто в дальнее, а я бы сказал, в очень дальнее зарубежье…

— Что, неужели в Испанию?!

— Какое там… Пространство этой версии раскинулось, если так можно выразиться, от Волги до Гудзона…

Часы на Спасской башне пробили двенадцать раз, большинство радиостанций радостными голосами своих лучших ведущих сообщили, что в Москве наступил полдень первого дня сентября, и как раз в этот момент тридцатидвухлетняя бывшая модель Регина Голубинская открыла глаза в своей спальне, расположенной в одном из домов рядом с Тверским бульваром.

Спальня была роскошная — с деревянными темными, в цвет паркета, панелями, закрывающими стены до половины, великолепным текинским ковром золотисто-коричневых тонов на полу, двумя эркерами и, разумеется, широкой, почти квадратной кроватью, на которой и нежилась ее хозяйка под дорогим шелковым покрывалом.

Что касается самой Регины, она в свои тридцать два года все еще была красавицей. Яркая, сероглазая брюнетка с великолепной фигурой, тонко выточенными чертами фарфорово-прозрачного личика и невинным, наивным взглядом, благодаря которому никто, не знающий бывшую модель достаточно близко, не заподозрил бы в ней железный характер и редкую для женщины целеустремленность. Людей же, достаточно хорошо знавших Регину с этой стороны, было совсем немного.

В данный момент Голубинскую, отличавшуюся в числе прочего неправдоподобно тонким, почти звериным слухом, разбудил какой-то посторонний звук — в ее последнем и не слишком глубоком сне он преобразовался в щелчок затвора, хотя в реальности был всего лишь щелчком мягко захлопнувшейся двери за две комнаты от ее спальни… Регина резко распахнула густые длинные ресницы и, сев на постели, автоматически сунула руку под подушку. Однако нескольких секунд, которые ей на это понадобились, женщине оказалось достаточно, чтобы ухватить разницу между тревожным сновидением и действительностью.