Волга рождается в Европе - [21]

Татарские пленники рассматривают эту странную машину с самым живым интересом. Я осматриваю их ладони. Они маленькие, короткие, замазанные машинным маслом, с мозолистым большим пальцем. Кожа между указательным и большим пальцами исполосована глубокими черными бороздами, как на руках людей, работающих на металлургическом заводе. Руки механиков. Как кажется, монголы будут отличными механиками. Не подсобными рабочими, а настоящими профессионалами. На русских металлургических заводах теперь работает очень много молодых монголов, особенно на предприятиях в районах вокруг Харькова. У них есть необычная страсть к машинам. Интерес к точной игре моторов, передаточных механизмов, манометров у молодежи ставшей советской Монголии занял место их древней страсти к лошадям. Они, по-видимому, рождены для этой максимально подвижной войны, для этой тактики наступательных бронированных ударов, похожих на глубокие прорывы кавалерийских частей в прежних войнах. Мне очень хотелось бы сказать, что они используют танк, как когда-то лошадь. С теми же приемами, по индивидуальному принципу, который представляет новинку в этой танковой войне, которую монголы ведут на равнинах Украины. Они приближаются не в массах, а в отдельности. Они передвигаются по нивам в широких спиралях, хотелось бы сказать, что они развертываются как на огромном манеже. Эта их наглая смелость напоминает о классической надменности кавалерии. – Монголы! Монголы! – кричат немецкие солдаты. Это три маленьких бронемашины, они быстро спускаются с легкого склона холма, на расстоянии не более трех километров перед нами. Два тяжелых танка отделяются от авангарда нашей колонны: мы видим, как они наискосок движутся через поле, один справа, другой слева, и постепенно увеличивают расстояние между собой, как будто хотят отрезать противнику путь с помощью охватывающего маневра. Три маленьких монгольских танка разъезжаются друг от друга, они начинают серию странных движений, как будто каждый описывает широкую спираль на волнистой местности, на которой они время от времени снова и снова скрываются. Можно было бы сказать, что они пытаются выиграть время, впутать немецкие танки во что-то вроде гимханы, чтобы дать возможность основным силам их части прийти им на помощь или отойти. Затем внезапно оба тяжелых немецких танка начинают стрелять из своих пушек.

Видно, как снаряды поднимают высокие земляные фонтаны вокруг маленьких советских машин. Бой продолжается только десять минут: так как они быстрее, чем танки, русские машины уклоняются от огня и исчезают за холмом. – Это тактика заманивания, – говорит мне старший лейтенант Шульц. – На этой войне подвижных колонн бронированные кони выполняют смелое и действительно опасное задание. Нужно быть начеку, чтобы не дать заманить себя этой коварной игрой соблазна на какую-нибудь заминированную территорию или в засаду сильных танковых подразделений, которые спрятались в укрытии за лесом или за холмом. Мы достигаем деревни Корноленка через несколько часов. Деревня цела, но покинута. Недалеко от деревни горит группа домов. Наша колонна получила приказ под защитой холма идти к позиции примерно в один километр по ту сторону Корноленки. Мы проводим вторую половину дня в утомляющем ожидании. Одно из наших средних орудий, которое поставили между домами деревни, время от времени стреляет. Каждые три минуты выстрел. Многочисленные батареи, которые развернулись на нашем правом фланге, стреляют беспрерывно.

К вечеру к нам приезжают около десяти немецких грузовиков, во главе колонны которых движется танк. Из одной машины выходят шестеро пленных: четыре монгола и двое русских.

В то время как после допроса пленных запирают в комнате одного из деревенских домов, старший лейтенант Шульц приходит ко мне и говорит: – Я предполагаю, что один из пленных – политический комиссар. Вы обратили внимание на его форму?

Уже темно, когда я замечаю странное хождение туда и сюда в доме, в котором стерегут пленных. Когда я подхожу к дому, я наталкиваюсь снова на Шульца. Он рассказывает мне, что «политический комиссар» был найден мертвым, удавившимся. И он показывает мне клочок бумаги, на котором карандашом по-русски что-то написано. Я разбираю следующие слова: «Я сам отдал приказ моим солдатам, чтобы они убили меня». Подпись отчетлива: «Василий Волынский, политический комиссар пятнадцатой танковой дивизии».

9. Там – Днестр

Сорока на Днестре, 4 августа

Там – Днестр. Да, там Днестр, в тесной глубокой долине с ее крутыми склонами из жесткой глины, изборожденными белыми морщинами и красными расщелинами. На краю украинского берега, в зелени кукурузы, в золоте пшеницы, между маленькими рощами акаций и в чаще полей подсолнуха и сои железный и бетонный лабиринт Линии Сталина.

Это сложная система бетонных убежищ, зигзагообразных траншей, бункеров со стальными куполами. Если смотреть оттуда, с высоты дамбы, круто поднимающейся над Сорокой, Линия Сталина представляется мне как ряд белых букв на грифельной доске берега. Почти невидимая «T» на соевом поле – позиция противотанковых пушек, «A», «C», перевернутая «D», «Z», «I» это маленькие укрепления, бункеры, траншеи, проходы, пулеметные гнезда. Это все почти одно зашифрованное письмо, закодированный язык, таинственное послание из сигналов, которое немецкие артиллеристы терпеливо расшифровывают с помощью визирных пластин, чтобы подготовить последний штурм. Уже прибывают осадные парки на поле битвы. Дребезг гусениц размалывает наполненный плотной пылью воздух. Кажется, как будто большие стальные зубы измельчают восторженный порядок этого летнего послеполуденного дня. Молот пушек бьет по стальным пластинам полуденной жары. Огромные замки белых облаков разбиваются на горизонте, над зеленью и золотом украинской равнины.