Волга рождается в Европе - [22]

Там Днестр. Мы два дня назад покинули моторизированную дивизию, к которой мы были прикомандированы, и поехали к югу, чтобы добраться до колонны штурмовой пехоты. Война здесь коренным образом отличается от той, свидетелем которой мы были в течение прошедших дней. Это больше не механизированная война, не столкновение больших формирований тяжелых бронированных машин, а древняя война пехоты, батарей на конной тяге. Запах лошадиного навоза мне приятен после всех этих испарений смазочного масла и бензина. Голоса солдат звучат в моих ушах как голоса наконец-то найденной человечности.

От фронта у Могилева сюда к Сороке поездка была довольно затруднительной. По дорогам, которые были переполнены машинами, артиллерийскими обозами, колоннами пехоты, необозримыми колоннами грузовиков в ослепляющем, плотном облаке красной пыли. По сторонам дороги тут и там разодранные машины, обгоревшие грузовики, опрокинутые советские танки. Возле Бельцев следы борьбы видны чаще. Пленные группами работают над очисткой дороги. Они с очевидным любопытством смотрят, как я проезжаю мимо, рассматривают мою форму итальянских альпийских стрелков. Одно мгновение они стоят, опираясь на ручку лопаты, но тут же голоса немецких солдат, которые их охраняют, подгоняют их продолжать работу. Тут и там в группе пленных монгольское лицо образует круглое желтое пятно. Узкие раскосые глаза, маленький рот, выбритый череп. В нескольких километрах перед Власешти появляются первые русские могилы, возле нескольких уничтоженных русских танков. Это простые могильные холмы без крестов, без имени, без какого-либо знака: только советская каска на свежераскопанной земле, или фуражка с кожаным козырьком, или разорванная гимнастерка защитного цвета. На другой стороне дороги в рядах кресты немецких кладбищ: могилы покрыты цветами, и на каждом кресте, под каской, которой накрыт крест, имя, звание, возраст погибшего. На могиле летчика («Мессершмитт» лежит на ниве, сожженные крылья, фюзеляж с вмятинами) намотана пулеметная лента вокруг креста. Похоже на змею, символ вечности, который рисовали древние на стенах домов и на стенах могил.

Также в роскошности ландшафта, в богатстве зрелого хлеба, в великолепии белых облаков над тугой грудью холмов лежит предчувствие смерти, знак гибели. Это тайное значение лета. Люди умирают, как времена года. Это богатая смерть, в самое богатое время года. Затем приходит осень с ее сладкими пурпурными плодами.

Издалека показываются Бельцы, жестоко пострадавшие от боев, которые целыми днями бушевали вокруг города. Я был севернее, в Скуратово, когда Бельцы попали в руки немцев. Перед усадьбой под Скуратово справа от нас, немного назад, пламя пожаров окрашивают небо в пурпурный свет. Прошлой ночью во время боев я не смыкал глаз, настолько близко казался грохот орудий.

Когда мы достигаем пригородов Бельцев, как раз в это время несколько советских самолетов засыпают аэродром бомбами. Поднимается эскадрилья немецких истребителей, навстречу советским «Крысам». (Автор использует слово «Rata». «Крысой» немцы и их союзники называли советский истребитель И-16. – прим. перев.) Между «Мессершмитами» и «Крысами» идет короткий, но жестокий бой. Воздушная карусель разыгрывается между огромной розой зенитного огня, бело-красные взрывы лопаются возле русских самолетов, которые быстро исчезают в облаках, в восточном направлении. Так как я внимательно слежу за ходом воздушного боя, я сначала совсем не заметил страшный вид города. Мы около железнодорожного переезда, в конце товарной станции: на развороченных путях лежат огромные штабеля почерневшего от дыма взрывов железа, опрокинутые вагоны, разорванный большой бомбой пикирующего бомбардировщика локомотив. Локомотив встал на дыбы, кажется, вырастает из земли, как машина Плутона. Обломки дымятся, длинный тонкий свист вырывается из внутренностей вспоротого котла. Сверху на дымовой трубе паровоза как знамя развевается синяя тряпка, вероятно, лоскут спецовки машиниста.

Я иду по главной улице города, которая разрушена бомбардировкой, разрывами мин, пожарами и обоюдным артобстрелом. Скелеты домов стоят, шатаясь, на фоне синего неба. Толпы несчастных людей; население Бельцев уже целый месяц живет в лесах или зарывается в подвалы; но самые мужественные, самые отчаянные уже пытаются покинуть свои убежища, и это женщины, старики, дети, с признаками страха, голода, бессонницы на лице: они роются между обломками, собирают фрагменты бесполезных предметов, части обуглившихся матрасов, пустые бутылки. Группы бородатых евреев, охраняемые эсесовцами, стараются обрушить качающиеся стены с помощью канатов, стальных тросов и длинных жердей. Тут и там в мертвом городе слышится шум камней и кирпичей. Стаи голодных собак и кошек дерутся среди руин. Это Бельцы, когда-то богатый, состоятельный город в очень плодородной, белокурой от колосьев пшеницы долине. Несколько домов еще тлеют, в направлении аэродрома, вдоль дороги на Сороку. Зенитный пулемет стреляет там одиноко; пули часто пробивают белоснежное облако, она выглядит как мучное облако. Старый еврей, сидя у двери фруктовой лавки, кричит мне по-немецки: – Все хорошо, все хорошо!