Вольфганг Амадей. Моцарт - [26]

Отдав лёгкий поклон Леопольду Моцарту и улыбнувшись мальчику, престарелый философ возвращается к своему креслу. Вольферль, почтительно прислушивавшийся к разговору, который вёлся на французском языке и из которого он по понятным причинам почти ничего не понял, спросил отца:

   — Кто этот умный старый господин?

   — Вольтер! — шёпотом ответил ему отец. — Замечательный поэт и учёный, самый блестящий ум сегодняшней Франции.

   — Можно я попрошу его сделать запись в книге для гостей, которую мне подарил господин Гримм?

   — Попробуй, а вдруг он согласится?

Вольферль берёт книжечку в сафьяновом переплёте, смело подходит к почтенному старцу и излагает свою просьбу.

   — Eh bien, mon petit maitre de musique[41], — соглашается тот, велит камердинеру принести перо и чернила и что-то пишет.

   — Merci beancoup, Monsieur le grand poete[42], — благодарит мальчик, учтиво кланяется, возвращается на своё место и показывает отцу автограф. Тому никак не удаётся разобрать почерк Вольтера. Ему на помощь приходит Гримм, который читает и сразу переводит текст:

   — «Музыка — это язык сердца. Поскольку люди отличаются скорее умом, нежели сердцем, то язык этот воспринимается ими легче. Пользуйтесь же, маленький маэстро, этим способом выражения мысли, которым вы владеете с таким совершенством, и облагораживайте сердца, обращаясь к ним со своими проповедями.

Вольтер».

Эти слова продолжают звучать в ушах Вольферля, когда он ближе к вечеру возвращается вместе с отцом и Гриммом в город, проезжая мимо золотых нив. Прелестные маленькие замки Монморанен и Сен-Дени, выглядывающие из ухоженных парков, вид на Сену с её островами, эта слегка холмистая плодородная местность с открывающимся вдали, у самого горизонта, Монмартром, всё более отчётливо выступающие силуэты города заставляют отца и сына думать о близящемся расставании с Парижем с неподдельной грустью.

   — Отец, — вскидывается вдруг Вольферль, когда в разговоре Леопольда Моцарта с Гриммом, обсуждавших все перипетии сегодняшнего визита, наступает пауза, — у меня так тоскливо на душе — почему мы уезжаем? Париж прекрасен, но ничего лучше сегодняшнего дня я вообще не знаю.

   — Чем это он тебе так понравился? — спрашивает отец.

   — Словами не скажешь. Может быть, из-за этих людей, которые говорили о таких умных вещах. Я мало что понимал, но по губам и по их глазам всё прочёл.

   — Тебе, наверное, хотелось бы снова побывать в Париже, Вольферль? — спрашивает Гримм.

   — В Париже? Как только папа скажет — сразу поеду!

XVIII

Уже наступила зима, когда семейство Моцартов после почти трёх с половиной лет странствий возвратилось в свой дом в Зальцбурге. Сколько всего пережито, сколько самых разнообразных впечатлений: разные страны и люди, деятели искусства и учёные, блестящие оперные постановки и красочные народные увеселения! Но наряду с радостями жизни — тревожные события, заботы и болезни. Никто так не радуется: «Наконец-то мы дома!» — как матушка Аннерль. У неё словно гора с плеч свалилась. Сделав смотр своей до блеска начищенной и убранной квартире, заглянув в каждый её уголок, она заключает в объятия верную Трезель. А «колобок» донельзя растрогана источаемыми в её адрес похвалами. Все, взрослые и дети, заваливают её подарками. Только одного горячо любимого существа нет с ними — Бимперля. Сдерживая слёзы, Трезель признается, что собачка, начавшая уже слепнуть от возраста, попала под колёса тяжело нагруженной деревенской телеги. Особенно горюет Вольферль, так мечтавший о встрече со своим любимым дружком. Он так подавлен, что даже не проявляет привычной радости, когда к ним заходит господин Хагенауэр. Старому другу отца кажется, что мальчик подрос на несколько вершков, но роста он всё ещё маленького и сложения как будто ещё более хрупкого. А вот голова большая, она скорее под стать семнадцатилетнему юноше, чем подростку одиннадцати лет. Цвет лица бледный, болезненный, глаза тусклые, уставшие. Хагенауэр отмечает всё это с растущим беспокойством, но ничего не говорит. Позже, оставшись наедине с женой, он высказывает ей свою тревогу.

Фрау Жозефина с восторгом разглядывает дорогие подарки, которые Вольферль один за другим достаёт из чемоданов, а Леопольд Моцарт в дополнение к своим письменным сообщениям рассказывает своему приятелю и безотказному кредитору о финансовых успехах турне, чистую прибыль от которого он оценивает в семь тысяч гульденов, не считая сувениров и бижутерии. Хагенауэр глазам своим не верит, когда видит на столе бесчисленные табакерки, часы, медальоны и другие драгоценные вещи. Наконец он выдавливает из себя:

   — Мой дорогой вице-капельмейстер, теперь вы богатый человек! Я всегда говорил, что ваша профессия — золотое дно. А вы не верили! Можете теперь открыть музей драгоценностей и брать деньги за осмотр.

Леопольд Моцарт громко смеётся:

   — Музей? Тоже скажете! Кроме нескольких вещиц, которые нам дороги как память, всё остальное добро мы постепенно обратим в надёжные австрийские гульдены.

   — А меня найми маклером, чтобы я заработал пару крейцеров на вечернюю выпивку. В этом деле мне труба неважный помощник, — доносится от двери низкий голос.