Вольфганг Амадей. Моцарт - [28]

Гайдн ожидает, что от радости подросток бросится ему на шею, он как бы втайне ожидает этого. Удивлённый безразличием, с которым Вольфганг отнёсся к этим словам, он спрашивает:

   — Думаешь, я пошутил?

   — Нет. Просто я ничего другого и не предполагал.

Гайдн теряет дар речи. Какое-то время он не сводит взгляда с Вольферля. Потом нежно треплет его по щеке и говорит:

   — Глупый мальчик, ты мне нравишься.

Сидя вечером за стаканчиком вина в погребке «У Петра», Гайдн склоняется к Шахтнеру и шепчет ему на ухо:

   — Сегодня я первый раз разговаривал с вашим чудо-мальчиком с глазу на глаз. Чёрт побери, какое у него чувство собственного достоинства! Безо всяких обиняков так и сказал мне, что его вещь готова к постановке.

Шахтнер от души смеётся. Сосед бросает на него недоумевающий взгляд и продолжает:

   — А ведь паренёк прав. Пропади я на этом месте, если он не станет вскоре соперником итальянцев на оперной сцене. Замечательный мальчик! — И выпивает одним духом очередной стаканчик вина за здоровье молодого композитора.

В день храмового праздника в городе гостила итальянская оперная труппа. Голоса у певцов хорошие, но сама опера посредственная, местами скучная. А после неё исполняют лисенцу Вольфганга — арию для тенора и оркестра; она настолько отличалась от оперы своей мелодичностью и продуманностью, что все слушатели, в том числе и архиепископ, оживились. Подозвав своего главного казначея, графа Арко, архиепископ спрашивает, кто автор этой музыки, и слышит в ответ:

   — Одиннадцатилетний Вольфганг Моцарт.

   — Правда? — удивляется князь церкви. — Вот уж никогда не поверил бы.

После представления он велит позвать мальчика, испытующе смотрит на него и говорит:

   — В твоём искусстве игры на клавире и на скрипке я однажды имел уже случай убедиться. Но то, что ты занимаешься композицией, для меня новость. Скажи как на духу: ты один сочинил эту арию?

   — Мне никто не помогал, ваша княжеская милость.

   — И даже отец?

   — Нет.

   — Ну продолжай в том же духе и смотри, чтобы из-под твоего пера вышло что-то большое, значительное.

Когда отец с сыном возвращаются домой, Вольферль весело живописует матери и ход праздничного представления, и свой недолгий разговор с архиепископом. Отец, с недовольным видом стоящий рядом, даёт волю накипевшим чувствам:

   — Да, и какова же была княжеская благодарность? Нам было велено сидеть за обеденным столом в людской, в то время как итальянские певцы, Гайдн и Лолли были приглашены к господскому. Мы сидели среди крикливой и отпускающей грубые шуточки челяди, нас словно высадили на остров прокажённых. Вот как ценят у нас музыкантов, которые старались изо всех сил, чтобы о Зальцбурге заговорили во всей Европе.

Вольферль воспринимает это унижение не так остро: пирушка в незнакомой обстановке доставила ему даже удовольствие. Помимо всего прочего, в его ушах звучит косвенный заказ архиепископа написать крупномасштабную вещь. Он сразу остановил свой выбор на оратории.

В качестве текста предложены стихи настоятеля монастыря в Зееоне Виммпера «Преступление против первой заповеди», зингшпиль в трёх частях об обращении равнодушного в ревностного христианина. Однако архиепископ счёл, что создание произведения целиком будет непосильной задачей для подростка, и поручил ему только первую часть, две другие заказав Гайдну и соборному органисту Адльгассеру. К тому же князь церкви, несмотря на все заверения юного композитора, не верит, что он пишет музыку без помощи отца. Граф Арко позволяет себе заметить:

   — Следует испытать его. Как пишет моя дочь из Парижа, мальчик работает исключительно быстро. А что, если какое-то время мы продержим его взаперти? Тут и обнаружится, на что он способен без отцовской и вообще посторонней помощи.

Это предложение — чтобы Вольфганг писал свою часть оратории под замком — вызвало негодование отца: выказано полное недоверие к способностям сына. Матушка Аннерль возмущена «дурацкой выдумкой» и на радость детям разразилась по этому случаю полным набором выразительных зальцбургских ругательств. Вольфганг же воспринимает арест как забавное приключение и с удовольствием даёт на то своё согласие. Несколько дней спустя, взяв с собой самые необходимые вещи и кипу нотной бумаги, он отправляется во дворец архиепископа и докладывает главному казначею:

   — А вот и я, господин граф. Пожалуйста, дайте мне текст и заприте меня. Поглядим, выйдет ли у меня что-нибудь путное.

Приближённому архиепископа по душе и смелость мальчика, и его уверенность в своих силах. Это полностью совпадает с тем, каким Вольфганга описывает в письмах его дочь, гостящая сейчас в Риме. Она всякий раз интересуется здоровьем и успехами юного виртуоза. Архиепископ с удовлетворением и даже с улыбкой выслушивает его доклад о появлении «пленника», который сразу углубился в свою работу, и говорит казначею:

— Сын благоразумнее отца. Тот считает меня тираном, а сам относится к сыну как тиран, каких мало. Позаботьтесь, граф, чтобы еду ему подавали наилучшую, и позволяйте ему все мыслимые в его положении вольности. Да накажите лакеям, чтобы попридержали свои распущенные языки и вели себя по отношению к нему с подобающим почтением.