Вольфганг Амадей. Моцарт - [22]

   — Мне будет очень недоставать вас, госпожа графиня. И ещё двух моих друзей.

   — Кто эти твои друзья?

   — Месье Гримм и господин Шоберт.

Иоганн Шоберт, камер-виртуоз принца Конти, действительно произвёл неизгладимое впечатление на мальчика. Уже сама внешность его была неординарна: музыкант неимоверно худ, лицо аскета испещрено бесчисленными морщинами, свидетельствующими о его страстном темпераменте, и на нём горящие немыслимым огнём глаза. Воспитанник знаменитой музыкальной школы в Мангейме, находящейся под патронажем пфальцского курфюрста Карла Теодора, в своих композициях для клавира заметно отходит от традиционной, лёгкой мелодики, она у него торжественно-мрачная, что привлекает маленького Вольферля.

Он способен часами стоять, раскрасневшись, впитывая в себя эти тревожные звуки, и это начинает сказываться на окраске его собственных сонат.

Леопольду Моцарту, до конца верному старой школе, это влияние не по нутру, но все его замечания сын как бы пропускает мимо ушей — Вольферля явно привлекает это направление. Вот почему отец, в сущности, рад поскорее покинуть Париж и торопит с отъездом — несмотря на то что чрезвычайно горд достигнутым здесь успехом, который упрочил европейскую известность его детей-виртуозов.

Другой господин, причисленный Вольферлем к числу своих друзей, — Фридрих Мельхиор Гримм. Этот немец, избравший Францию своей второй родиной, представляет собой редкостный гибрид придворного и критика. Он, человек холодного расчёта и изощрённый дипломат, считает, что ему выпало предназначение помочь Моцартам словом и делом, — и в значительной степени парижане приняли музыкантов из Зальцбурга с распростёртыми объятиями благодаря ему.

XVI

Лондон, который уже тогда насчитывал около семисот тысяч жителей, производит на наших путешественников сильное впечатление своими размерами и оживлённым движением на улицах. Невольно напрашивается сравнение с Парижем. В Лондоне не так бросается в глаза, что это именно королевская резиденция, но зато жизнь здесь бьёт ключом не в пример парижской.

Во время прогулок они замечают, что здесь соединены в единый узел все колониальные связи. Оживлённая торговля — это жизнетворная артерия народа и основа его благополучия. Внешние различия между богатыми и бедными здесь не столь разительны, как там, где богатство и элегантность сравнительно тонкой верхней прослойки явно контрастируют с нуждой и скудной жизнью остальных. В Лондоне ощущается влияние нового класса имущих — торговцев и предпринимателей.

   — Я думаю, Аннерль, здесь мы приживёмся, — уже на второй день пребывания в Лондоне говорит жене Леопольд Моцарт. — У здешних жителей такой вид, будто гинеи так и мечтают выпрыгнуть у них из карманов.

   — Смотри не ошибись, Польдерль.

   — Вот ещё! Обычно сомневаюсь я и я же больше всех тревожусь о будущем, а ты меня за это ругаешь и постоянно подстёгиваешь, и на тебе: теперь мы поменялись ролями.

   — Да нет же, дорогой! Я только хочу сказать: надо быть поосторожнее. Мы в чужой стране, и ещё неизвестно, как нас примут.

   — Смотри, Аннерль: у нас четыре тысячи франков сбережений. На эти деньги можно неплохо прожить, даже если наш кожаный денежный мешок слегка похудеет.

   — Тем лучше, Польдерль. Курица на блюде мне как-то ближе, чем чужая утка на пруду. Накопленные деньги ты всё-таки не расходуй.

Леопольд Моцарт строго следует советам жены. Он увольняет своего камердинера, исполнявшего одновременно обязанности куафёра, и снимает скромную квартиру у весёлого и предупредительного француза месье Кузена, тоже парикмахера, совместив тем самым желание жить поэкономнее и постоянную потребность выглядеть причёсанными по последней моде всегда, не говоря уже о концертах.

Семья Моцартов не прожила в Лондоне и пяти дней, как из дворцового ведомства им поступает приглашение выступить перед их величествами. Возможно, столь быстрая реакция явилась прямым следствием восторженных писем лорда Бэдфорда о вундеркиндах из Зальцбурга. Концерт был дан перед узким семейным Кругом в королевском дворце Сент-Джеймс. Атмосфера тёплая, почти домашняя, свободная от чопорного этикета. Благодаря немецкому происхождению молодой королевской четы между ними и музыкантами сразу устанавливается дружеское, если не сказать сердечное взаимопонимание, и всё выступление носит скорее характер домашнего музицирования, чем официального концерта при дворе.

Три недели спустя зальцбургские музыканты вновь в гостях у королевской четы и на сей раз чувствуют себя во дворце в присутствии множества важных особ достаточно уверенно, тем более что хозяева приветствуют их как добрых старых знакомых. Они музицируют совершенно свободно, причём программу концерта задаёт в основном король Георг, который получает удовольствие от того, что ставит перед Вольфгангом всё новые задачи. То он водружает на пульт ноты опуса для клавира великого Генделя, то сонату талантливого, тогда ещё тридцатилетнего Иоганна Кристиана Баха, который вот уже несколько лет служит её величеству в качестве капельмейстера, предлагая сыграть эти вещи с листа, что тот и исполняет с исключительной ловкостью. Потом Вольфганг сопровождает у клавира королеву, исполнившую свою любимую арию, аккомпанирует незнакомому солисту-флейтисту и наконец вызывает восторженную реакцию собравшихся импровизацией на тему басовой арии из оратории Генделя. Король Георг сияет от радости: