Волчья звезда - [3]

Президент молчал. Он смотрел в пол, и Ковальчик понял.

— Вы подписались на обработку в имморталии! — воскликнул он. Референт пошевелился у него за спиной.

— Ковальчик, — холодно произнес президент, — это не ваше дело.

— Прошу прощения, господин президент, — сказал Ковальчик, — просто… человек смертен… так положил Господь. Я понимаю, соблазн велик, но это только соблазн. И что случится с человеком, когда он обретет физическое бессмертие? Кто может это знать?

— Кто может знать, что случится с человеком, если он откажется от своей человеческой сущности? — спросил президент. — Пусть даже во имя великой цели?

— Он откажется от худшей своей половины, — сказал Ковальчик. — Он не будет знать страха, приступов беспричинной ярости, ненависти к ближнему только потому, что ближний этот — иной. Не такой, как ты. И общество своих соплеменников, запертых в тесноте звездного корабля, не сведет его с ума.

— Надеюсь, — рассеянно сказал президент. Он кашлянул, и референт тут же неслышно приблизился к Ковальчику.

«Обученный малый», — подумал тот. Он сдвинул каблуки и резко, по-военному поклонился.

— Я могу продолжать? — спросил он.

— Да, — кивнул президент, — да. Разумеется.

* * *

— Я прослушал ваш дневник, — сказал Рихман. — Во всяком случае, ту часть, которую смог прослушать.

— Что ж, — ответил Ковальчик. — Хорошо.

— Я прошу прощения.

— Мне не нужны извинения. Мне нужны ваши соображения.

— Они должны были свернуть программу.

— Они и свернули.

— А теперь — возобновили.

— Да, теперь — возобновили. Они никогда не закроют программу. Это естественно. Я не говорю о соображениях политических, экономических, об игре интересов. Человечеству, как любому биологическому виду, присуща тяга к расширению ареала. Мы называем ее духом поиска, стремлением к познанию, все такое… Но это всего лишь биология. Я говорил вчера с президентом. Он дал добро. Полный карт-бланш. Так что дело за вами, Рихман.

— Хорошо, — согласился Рихман. — Хорошо. Я попробую.

— Я сделал упор, скажем так, на культуроцент-ричность, — сказал Рихман. — На вечные ценности.

— Ясно, — ответил Ковальчик.

Здесь, в стенах Института Мозга, среди приборов и деловитых людей в бледно-зеленых халатах, он казался на своем месте. Он везде казался на своем месте.

— Я все же рассчитываю на долгосрочную программу. На колонизацию. Мы снабдим их очень хорошим архивом — литература, живопись, музыка, исторические справочники. Все это займет не так уж много места.

— Верно. Тем более, что им, возможно, придется обучать подрастающее поколение.

Ковальчик посмотрел на человека, сидящего в глубоком кресле. Лицо у него было скрыто под глубоким шлемом. Он сидел неподвижно, положив на колени раскрытые ладони.

— Как они это восприняли?

— По-моему, хорошо, — ответил Рихман. — Если судить по тестам, во всяком случае. Толерантность возросла на порядок.

— Но они смогут делать свое дело?

— О, да. Это не повлияет на уровень интеллекта.

— А если они встретят агрессивные формы жизни? Что тогда? Они смогут противостоять им?

— Они скорей ксенофилы, чем ксенофобы, — сказал Рихман. — Но все же… Полагаю, да. Не думаю, что их миролюбие будет простираться столь далеко.

— Мы все-таки постарались максимально обеспечить их безопасность, — заметил Ковальчик, — агрегаты защитного поля… Дорогая штука и на земле почти бесполезная, но там пригодится. Потом, синтезаторы…

— Аппараты молекулярного синтеза?

— Да. Умеют почти все, кроме превращения одних элементов в другие. Так что по крайней мере на первое время биологические потребности мы им обеспечим.

— А за остальное отвечаю я…

— Да. За остальное отвечаете вы.

Человек в кресле пошевелился. Рихман взглянул на бегущие по экрану энцефалографа волны и вновь повернулся к Ковальчику.

— Все идет по плану, — сказал он.

— Вот вы говорите, — полюбопытствовал Ковальчик, — что загрузили архивы всякой там классикой…

— Да. И не только классикой. Возможно, им понадобится детская литература. Учебники. Справочники.

— Но ведь если вдуматься, вся классика даже детская сплошная апология убийства.

— Да, — согласился Рихман. — Но тут возникает некий парадокс. Они цитируют «Илиаду» и им в голову не приходит, что при этом они наслаждаются чужой жестокостью. Мозг сам справляется с противоречием. Видимо, просто отметая ненужные сомнения. Слишком абстрактно, чтобы принимать все за чистую монету. Должно быть, со временем они будут полагать, что вся земная история — просто красивая выдумка. Или преувеличение.

Он наклонился над креслом и отключил прибор. Потом ослабил зажимы, и человек в кресле вновь пошевелился, осторожно выскальзывая из-под шлема.

— Добрый день, командор, — сказал он, увидев Ковальчика.

— Добрый день, Теренс. Как самочувствие?

Тот чуть поморщился.

— В голове гудит…

— Ничего. Это побочный эффект.

— Вы уверены, что при этом что-то происходит? — спросил Теренс. — Я ничего не замечаю.

Ковальчик вопросительно взглянул на Рихмана. Тот пожал плечами.

— Не жалеете, что вызвались добровольцем, Теренс? — спросил он, обернувшись к испытуемому.

— Что вы, доктор, — сказал Теренс, — это большая честь. Я только сомневаюсь — достоин ли я быть представителем человечества? Я понимаю, я должен стараться. Последнее время я много читал, думал. На нас лежит огромная ответственность.