Волчья ягода - [83]

– Прибить мужа решила? – зарычал он.

Некстати пришлась сейчас Нюрка со своими прыткими движениями и вечным страхом в голубых глазах.

– Матушка, матушка, – она показывала рукой за спину, в избу, и Фимка сразу понял, что там произошло.

Он подбежал к лавке и склонился над Феклой, любимой родительницей, ворчуньей, строптивицей, что схоронила малого сына, упивалась горем, изведала его до самого донышка, но, многожильная, дождалась своего старшего с боевых походов.

– Мать, мать, ты чего, – он тряс ее безвольную руку, гладил лицо и повторял, – просыпайся… Ты чего?

Фекла сейчас казалась куда старше, чем еще час назад: ее лицо, что окрашивалось строгим и своевольным характером, окунулось в серость. Пылавшие на щеках пятна злости и радости, ярости и усталости ушли в землю. Глаза, прикрытые темными, словно старые бревна, веками, не сверкали, рот не изрыгал проклятий или приказов…

– Ефим, Ефим, оставь матушку… Она мертвая. – Нюрка протянула было руку, чтобы коснуться широкой спины, туго обтянутой старым кожухом, но отдернула руку, точно от него шел печной жар.

Мощные плечи задрожали, как от озноба, и Рыжая Нюра поняла, что страшный и суровый муж сейчас рыдает, скорбит о любимой матери.

Как могла его утешить Нюра – нежеланная, постылая жена? Что могла ему сказать сейчас, на разломе жизни? Фимка потерял единственного близкого человека, и не нужны ему ни тихие увещевания, ни горячие губы на измученном лбу, ни крепкое объятие.

Нюра хлюпнула носом и села на лавку у входа, подальше от глубокого сыновьего горя. Скоро надо будет обмывать покойницу, собирать соседок, посылать за попом в Соль Камскую, а пока Фимке нужно пережить страшную потерю.

– Как она умерла-то? Скажи, Анна, ты с ней была. – Нюрке послышалось что-то обидное и угрожающее в его надтреснутом, гнусавом от слез голосе.

– Как праведница умерла матушка, тихо и спокойно. Она жаловалась, что дурно стало, легла на лавку да заснула. Как праведница.

– Не мучилась ты, значит, – погладил Фимка холодные материны пальцы. – Спасибо тебе, Богородица.

– Тихо отошла, точно птица вылетела.

– А зачем так? За что? – Он жаловался, и обижался, и вглядывался в осунулое лицо своей молодой жены с пытливостью младшего брата.

У Нюрки мелькнула мысль-лисица: Фимка не в себе, головой тронулся от горя. Только что был строг и груб, а сейчас обратился в обиженное дитя.

Какой-то неясный голос прошептал, что в этот миг разрешено ей подойти поближе к мужу, строптивому Фимке. Рыжая Нюра пересекла избу, точно бурную реку перешла. Ноги увязали в соломе, устилавшей пол. Хребет кричал: «Не иди, остановись! Пусть ревет дальше», но она подошла к мужу, обхватила его мягкими руками, уткнулась носом в то славное место, где голова встречается с шеей, уткнулась так плотно, что его коротко стриженные волосы защекотали ее нос, а пузо вплотную прижалось к его спине, и жеребенок, точно почуяв отцовское тепло, засучил ногами.

Фимка не издал ни одного звука, но скоро она ощутила шершавость его пальцев на своем бедре. Простил ли он ее за то, что произошло прошедшей весной? И смогла ли она простить его, мужа-разбойничка, воина, злодея и убитого горем мальчика? И Нюра, и Фимка не знали сейчас, куда вспорхнет птица их семейного счастья.

* * *

Нюрка отлепила свое уставшее тело от мужа, и тот сразу отстранился, точно движение ее стало для него знаком: не забывать былые обиды и лелеять гнев.

– Я за попом поеду, – скупо проронил он, и Нюра кивнула.

Полночи возилась она, обихаживая покойницу. Машка-пермячка сунулась было в избу, но Нюрка прогнала ее. История про нее и Фимку, которую сказывала она Аксинье, была выдумана ей одной бессонной ночью. Но рассказанное могло стать правдой, если бы муж хоть раз улыбнулся Машке-бесстыднице, сказал пару ласковых слов.

Фимка вернулся за полночь, злой, точно бес: коренной повредил заднюю ногу, и до города доехать он не смог. Мать его лежала посреди избы, обряженная в новый сарафан, в лучшем своем убрусе и бусах в три нити. Она давно наказывала Нюрке, чтобы украшения (а было-то их – крест нательный, бусы да серьги на дне сундука) невестка забрала себе.

– Зачем мне, покойнице, наряды? Перед чертом, что ль, красоваться? – смеялась она, не боясь поминать нечистого.

Нюрка нарушила волю свекрови, обрядила ее как положено: во все лучшее и новое. Пусть муж будет доволен. Фимка, равнодушный к мелочам, не заметил ее стараний, поправил свесившийся с лавки подол, провел ласково по стылым рукам, сложенным на груди.

– Как жить-то мы с тобой будем? – спросил он, и Нюрка замерла, не зная, что ответить мужу.

Он стащил сапоги и грохнул ими об стену так, что мертвая свекровь содрогнулась. От скорби быстро перешел к ярости святотатственной.

– Так и будем, – пискнула Рыжая Нюра.

– Сказал я отцу твоему и брату, что не хочу тебя в жены брать. Не нужна мне жена… – он замолк, точно искал рассыпавшийся под лавкой горох, – предательница.

– Ефим, не вини меня за прошлое. Я сама не своя была, точно помешалась: мыслимое ли дело, из-за меня человека убили.

– Того человека убить надобно было сто раз и лишь на сто первый в ад отправить.

– Ты мог рассказать все Якову, он бы по справедливости поступил!