Волчья лощина - [9]

— По-твоему, Тоби возьмёт чужое? Нет, Аннабель, — мама покачала головой, — не возьмёт, разве только сказать ему прямо: «Бери».

— Почему тогда мы ему не скажем?

— Потому, — отрезала мама и снова взялась мыть посуду. — Беги скорей, пока совсем не стемнело.

— Почему он сам не попросит? — не отставала я, даром что мамина спина всегда значила: разговор окончен.

— Потому, — повторила мама, не оборачиваясь. — Беги, а то будешь на обратном пути в потёмках спотыкаться.

Глава пятая

В поле зрения Тоби появлялся поэтапно: сначала над холмом возникла его шляпа, затем — плечи и так далее, до сапог. Ни дать ни взять огородное пугало — если бы не ружья. И не руки — у пугала ведь рук нет.

Не знаю, видел Тоби или не видел, как я приближаюсь. Навстречу он не пошёл. Это было не в его духе.

— Здравствуйте, Тоби. Мама прислала вам гостинца.

Надо было что-то добавить, и я добавила:

— У нас после ужина много осталось.

Тоби не ответил. Глядел из-под шляпы, как старый незлой пёс, и молчал. На шее у него болтался «кодак».

— Нащёлкали снимков, Тоби? Может, забрать у вас плёнку?

Мы забирали использованные плёнки. Тётя Лили — зря, что ли, она работала на почте? — отсылала их в проявку. Готовые фотографии я обычно днями таскала в портфеле, пока наши с Тоби пути не пересекались. Чтобы самим вскрыть конверт — этого мы себе не позволяли. Тоби, когда хотел, сам показывал свою работу.

Однажды он разорвал при мне конверт, а там… Краснохвостый сарыч с кроликом в когтях. Туча, позолоченная по краям закатным солнцем. Олень, спящий в зарослях ноголиста… Это как же надо тихо ступать, чтобы к спящему оленю подобраться! И как любить природу, чтобы, живя впроголодь, щёлкнуть не ружейным затвором, а затвором фотоаппарата! Никто бы такую добычу не упустил — кроме Тоби.

Он вынул плёнку из кармана. Я отдала ему узелок.

— Тоби, у вас чистая плёнка осталась? Или принести?

Он кивнул: в смысле, не надо, ещё есть. Плёнку нам присылали вместе с отпечатанными фотографиями. «Кодак» ведь обещал, что пожизненно будет плёнкой обеспечивать.

Тоби поправил ружейные ремни. Обычно он сразу уходил, сейчас — медлил. Я ждала. Тоби снова полез в карман.

— Вот, это твоё. — И вручил мне мой пенни. Он был тёплый и влажный, словно Тоби тискал его в кулаке. Значит, Бетти монетку не нашла. Зря только шарила по плющам. Значит, Тоби следил за мной. Пенни я положила в карман.

Тоби ещё чуть помедлил, будто надеялся на что-то. Если ему известно, что денежка — моя, значит, он видел, как Бетти меня била. Может, даже слышал угрозы. И не вмешался. Наверно, подумала я, он ждёт: вот я его попрошу заступиться. Я не попросила. Сама ещё толком не разобралась.

Наконец Тоби кивнул и пошёл прочь. На холоде клеёнчатый плащ стал колом и при каждом шаге похрустывал, три ружья за спиной слегка стукались прикладами. По этим ритмичным звукам всегда можно было узнать Тоби. Как он с такой «музыкой» к диким животным подкрадывался — загадка. На мои шаги даже сонная корова всегда оборачивалась, а олень — тот бы не только проснулся, ускакал бы миль на пять.

Я немного постояла, глядя вслед Тоби. Он пошёл по тропе между земляничной поляной и чащей; он словно бы нырял, спускаясь в ложбины, и опять выныривал. Перед домом я снова замедлила шаг. Тьма прибывала, дом светился изнутри и раздувался от этого света. Я подумала: может, Тоби тоже вот так иногда стоит, смотрит? Может, и Тоби это чувствует — что дом набухает светом?

Я пощупала монетку в кармане. Решила для себя: да. Стоит. Смотрит. Чувствует.

* * *

Папа ждал на заднем крыльце. Как всегда, когда я носила Тоби ужин.

— Ну, каков он тебе сегодня показался, Аннабель?

— Всё такой же. Тихий.

Мы вошли в дом.

— Это хорошо, что тихий. Но если что сомнительное заметишь — сразу мне скажи, ладно?

Я испугалась:

— Что сомнительное, папа?

— Всё что угодно, Аннабель.

— Например, если Тоби заболеет или поранится, да?

Вместо ответа папа погладил меня по голове. Улыбнулся:

— Иди-ка к себе в комнату. Небось, уроки ещё не учены?

Но я сначала пошла к тёте Лили. Надо было отдать ей плёнку. Знала бы я, знал бы хоть кто-нибудь в доме, какую беду таит эта плёнка!

Перед сном я осмотрела синяки. На запястье была вспухшая ссадина. На бедре — кровоподтёк вроде здоровенного огурца, только, конечно, не зелёный, а красный. Он ещё не посинел, не почернел. А больно как было — не дотронуться.

Тогда я решила: не получит Бетти застёжку с камушками. В конце концов, худшее, что она сделает мне или мальчикам, — обеспечит ещё пару «огурцов». Не убийца же она. Простая хулиганка. Вдобавок Тоби за мной наблюдает. Если что — вступится. Тоби нас с братьями в беде не оставит. Придет вовремя. Сердцем почует, что неладное творится. А синяки… Посадит мне Бетти новый — пожалуюсь маме. Уж она разберётся.

Назавтра я повела себя как последняя трусиха. Помчалась от крыльца вместе с братьями, бегом проделала весь путь до Волчьей лощины — сначала вверх по подъездной дорожке, потом вниз с холма, дальше через поле. Несколько раз братья оглядывались. Генри даже бросил:

— Быстро бегаешь, для девчонки-то.

А Джеймс и вовсе посоветовал поберечь силы. Иначе говоря — не пасти их с Генри.