Волчья лощина - [37]

— Особо не усердствуй, Аннабель, — сказала мама. — Всё равно к ужину ещё грязищи натащат.

Совсем это было непохоже на маму — она беспорядка не выносила. И я поняла: мама устала. От стряпни, от уборки, от волнений.

— Уж конечно, мама, Бетти скоро найдётся, — сказала я. (Мама вздохнула.) — Так или иначе, а найдётся.

Своим «так или иначе» я допустила худшее, страшное. То, чего боялись взрослые. О чём не думала я сама. Теперь, выходит, думаю?

— Можно мне ещё поискать, мама?

— Можно. Я и то удивилась, что ты со всеми не ушла.

Я затолкала щётку в чулан:

— Устала просто. — Тут я душой не покривила. — А сейчас хочу пройтись.

— Иди. Правила прежние: за холм ни ногой. И сама, смотри, в беду не попади.

— Не попаду, — пообещала я не столько маме, сколько себе. — Я ненадолго.

Я залезла на сеновал, начала было звать Тоби — и осеклась, когда он выглянул из-за тюков. Очень уж он изменился.

Видя моё замешательство, Тоби сам занервничал:

— Я подумал: все перекусывают, кому взбредёт идти в амбар? Ну и слез, помылся маленько, как ты советовала.

Тоби не просто «помылся маленько» — он подстриг бороду совсем коротко, он вымыл волосы, и они, лёгкие-прелёгкие, торчали теперь пуховым ореолом. Передо мной стоял другой человек. В папиной одежде — своеобразной фермерской униформе — он бы ничьего внимания не привлёк. Подумаешь, слишком тощий — времена-то непростые, сейчас многие фермеры еле концы с концами сводят. Зато без особых примет, если не считать изувеченной руки.

Вот, наверно, каким был бы Тоби, если б не та война, — потому что не может человек настолько резко измениться от стрижки да мытья. С Тоби просто сошла короста.

Меня осенило не вдруг, нет, идея разгоралась постепенно, как утренняя заря. Это ведь только я понимаю насчёт коросты. Прочие — не поймут. Не углядят в чистом и подстриженном Тоби того, прежнего бродягу.

Вслух я сказала:

— С ума сойти! Как же вы изменились!

Тоби потупился:

— Сам себя не узнаю.

— Неудивительно.

Он резко сел на тюк, взглянул с подозрением:

— Что, Аннабель?

— Вы о чём?

— Чего ты разволновалась?

— Причин хоть отбавляй. Теперь вот ещё одна появилась.

— Какая?

Я сама себе показалась взрослой. Вот же странно: забралась на сеновал и наставляю человека, который меня вчетверо старше!

— А что вы скажете, Тоби, если я… если у меня… есть план? Если я придумала, как вам оправдаться? Ну, Бетти же возводила на вас напраслину, так вот, это можно исправить…

Тоби задумался:

— Смотря как исправить.

Он коснулся своих остриженных волос, будто был в новой шляпе, к которой ещё не привык.

— Что-то события сильно ускорились.

Лучше с ускорением, чем бездействовать на сеновале, подумала я. И впервые засомневалась: а не напрасно ли я хлопочу? Не навредить бы.

— Вы, конечно, можете остаться здесь. Вдруг Бетти найдут, и станет ясно, что вы не виноваты.

Тоби потёр изувеченную руку. В глазах мелькнуло любопытство.

— А второй вариант?

— Второй вариант — кое-что сделать. Для своей же пользы.

Он вскинул брови:

— Что именно?

Я начала издалека:

— В прошлом году, Тоби, я пошла гулять по холму. В сумерках. Знала, что там бродят олени. Видела раньше ланку с детёнышем. Ну и вот, пробралась я на самую вершину, стояла, стояла, смотрела, смотрела — никаких оленей. И вдруг прицепилась ко мне муха. Я давай отмахиваться — и ланку спугнула. Оказывается, она всё это время была рядом. Буквально на виду.

Тоби напрягся:

— Очень интересная история, Аннабель.

— Хорошо, что вам понравилось.

Я замолчала. Ждала, пока до него дойдёт. Он ждал того же самого. Наконец я не выдержала.

— Вы, Тоби, олень.

— Кто-кто?

— Олень. Вы прячетесь на самом виду.

Вдруг я догадалась: он не тугодум, нет, просто в зеркало себя нового не видел. Не представляет, какая разительная с ним произошла перемена.

— Вас теперь никому не узнать, Тоби. Честное слово, я не преувеличиваю.

Он скривился:

— Допустим. Всё равно не понимаю, как это делу поможет.

Тогда я изложила свой план. Тоби согласился не сразу. Но едва только он уловил суть, как понял: шансы есть.

Вот что мы решили. Тоби останется в амбаре до темноты, ну, может, до утра, а потом присоединится к спасателям. Если кто спросит, откуда он, — скажет, в Хоупвелле прослышали, что девочка пропала, он и приехал. Потому что беда ведь общая, люди должны перед нею сплачиваться, и всё такое.

— Не нравится мне это. Уж больно на охоту смахивает, — произнёс Тоби.

— Охота и есть, — согласилась я. — И большущее недоразумение. Вы и правда олень, и охотятся на вас. Нельзя же вам вечно прятаться, да и я больше не могу лгать маме. У меня эта наша тайна булыжником в животе лежит.

— Я знаю, каково это, Аннабель.

Изувеченной рукой он потёр лицо, вздрогнул, коснувшись бородки. Сам не ожидал, что от неё так мало осталось. Впервые я видела его шрамы так близко. Не могла отвести глаз. Тоби это заметил, отнял руку от лица и протянул мне со словами:

— Я не возражаю.

Конечно, он не хотел сказать: «Не бойся, потрогай». Но я… я слишком пристально рассматривала шрамы, я теперь просто не могла не взять руку Тоби обеими руками. И я её взяла — страшную, с бугристой, словно вспененной кожей; такими бывают крайние листья на капустных кочанах. Я взяла эту руку, повернула ладонью вверх и опять ладонью вниз и подивилась, как малы и нежны рядом с ней мои собственные руки.