Волчья хватка. Книга третья - [25]

— А я не к тебе и пришёл, — вновь стал дерзить ражный. — Матушка к ослабленному старцу послала. У него и попрошусь!

— Нет старца, — скрывая неприятие своё, проговорил настоятель. — И в обитель послухов принимаю я, игумен, а не отшельник. Ежели охота не пропадёт, весной приходи.

Оборотень рассуждал с ярым достоинством:

— Стану я до весны ждать! Мне в сей час надобно матушкину волю исполнить, слово дал. Потом явится и спросит. Суровая да гневливая она у меня, по своему уставу живёт. Да и зимовать нам с красным конём негде. Так что принимай в своё войско!

Сергий внутренне насторожился, но виду не подал, мимоходом посоветовал:

— К своей матери зимовать поезжай, коль разыскал.

Ражный отступать не собирался:

— Разыскать–то разыскал, да не пристало мне с нею под единой кровлей жить. Обычай претит. У меня вон уж борода растёт! Через день засапожником бреюсь.

— Неведомы мне ваши волчьи обычаи! — возмутился уже игумен. — Ступай куда–нито. Хоть в лес под колоду.

Отрок знакомо захохотал:

— Да под колодой–то я без твоего совета перезимую! Перед матушкой след не опорочиться. Так что укажи, в какой келейке мне поселиться и куда коня поставить. Коль ты брать не желаешь араксом, старца дождусь. А он непременно возьмёт в своё воинство. Ибо сказывал, полезен буду. Имя новое дал!

На лазутчика он не походил, но кто знает, каких людишек спроворил себе Киприан в сговоре с патриархом Филофеем? Незамысловатые московские бояре–заговорщики под видом несчастного, обездоленного жениха, сына боярского заслали. А нрав нового митрополита незнаем, зато патриарший ведом: подобный молодец, коему даже сам Ослаб поверил, в лазутчики и годится. Такой всюду залезет, проникнет, просочится, поскольку разум остёр и за словом в карман не лезет.

Недурно бы и попытать его, покуда отшельника нет…

— Ну, коль старец сказывал, полезен будешь, заходи пока в мою конуру,

— позволил Сергий. — А коня пускай на конюшню отведут. Посидим, потолкуем, а там и место тебе сыщем.

— Давно бы так, — ухмыльнулся оборотень, не узрев подвоха. — А то сразу со двора гнать!

Потрепал красного по шее, что–то пробурчал ему в ухо, отдал повод послуху и первым в келью шагнул. Игумен дверь за ним захлопнул, иноки сначала колами её подпёрли, потом для надёжности ещё бревно принесли и придавили намертво. Прислушались, тихо сидит, не рвётся, не кричит.

Настоятель ещё и караул выставил, слушать велел–нечто подобное он со многими чуждыми проделывал. Для начала в затворе выдерживал несколько суток, а сам за поведением следил, что делать станет. Пытка такая хуже дыбы и палачей: когда человек взаперти надолго остаётся вне ведении о судьбе своей, сам себя истязать примется. И начинает источаться из его нутра всё скрытое, подлое и мерзкое, как гной из раны.

Затворил он ражного и захлопотами скоро забыл про него. След было готовиться к приезду великого князя. Уже на вечерней службе вспомнил, хотел поспрашивать караульного, каково там сидельцу, да вежда с вежевой башни сообщил, мол, Дмитрий с Митяем и малой свитой верхами едут, заполночь в монастырь прибудут, ибо скачут стремглав, получивши известие от гонца.

Князь чуял измену иных больших бояр, да только уличить лукавых не мог, так изворотливы были заговорщики. Тут же случай представился вывести их на чистую воду, вот и спешил не упустить.

Вместе с известием совсем не до чуждого оборотня стало, след было изготовиться к приёму гостей, в первую очередь с Ослабом посоветоваться. А у него, как назло, оконце тёмное, будто завешано чёрной тряпицей. Старец мог удалиться по делам своим тайным, в кои даже настоятеля не посвящал. Иногда исчезал надолго, бывало, помесяцу отсутствовал, бродя невесть где, но больше попросту ходил на прогулки, ночной лес слушать, птиц, когда пели, смотреть на ледоход, если весной. В предзимье же редко покидал жилище, поскольку зяб на холоде, цепенел и замирал, не в силах сдвинуться с места. Поэтому чаще сидел, склонившись над столом, читал тайные знаки в Книге Нечитаной и доступным письмом излагал.

Тревожить его в такие часы даже по важным делам никто несмел.

Игумен уповал на то, что Ослабвот–вот объявится, то и дело выглядывал за ворота и в хлопотах вовсе забыл про оборотня. Но заполночь, когда вежда сообщил о приближении князя со свитой, чуждый внезапно сам объявился, неким образом выйдя из узилища.

— Добро я выспался! — заявил он, возникнув за спиной. — Давай, игумен, или принимайся спрашивать меня и испытывать, коль есть нужда, или сразу приставляй к делу. Я хоть и новобранец, да зато так драться умею, твоим араксам не чета.

— Тебя кто выпустил из кельи? — Сергий своего изумления скрыть не мог.

— Сам вышел, — признался тот и носом потянул. — Недурно бы и потрапезничать. Слышу, варёным мясцом напахнуло, поросятинкой с хреном. На меня по ночам волчий жор нападает. Или утра ждать? Иноки сказывали, у вас едят по уставу. Я к сему не свычен, есть люблю, когда потребно чреву.

— А караульные где же?..

— Не знаю, отче, — легкомысленно отмахнулся чуждый. — Не видел. Должно, отлучились… Ну так дадут мне снеди какой или нет?

В монастыре только редкие послухи ко сну отошли, иноки не спали, к приезду великого князя готовились, баню топили, в поварне мирскую пищу варили, для чего поросёнка закололи. Чуждый опять носом потянул, верно, теперь унюхал банный запах и говорит: