Волчок - [13]
В день концерта, точнее глубокой ночью, состоялся еще один, последний разговор. Лампа в комнате была погашена, по стене редко-редко заплывали на потолок отсветы фар проехавшей машины.
– Представь широкую доску – гладкий спил дерева. И разводы волокон. Такие волны. Ты на нее садишься, а это вдруг оказывается то ли озером, то ли рекой. А волокна – круги по воде. Ты плеснешь рукой, а это опять древесина. Вот пусть и расходится вокруг тебя, как круги времени. Или окружает, как вечность.
– А тебе гусениц-кривляк, чтоб дырочки в простыне ажурно прогрызали и вспархивали тихими неглупыми птицами.
Мимикрия четвертая. Праздник птиц
Мне кажется, что улыбка Олега Борисовича стала еще туже? Чтобы держать ее на лице, он напрягает все мышцы рук, ног и пресса. Главное дело особой редакции, где я работаю, – многотомник Кронида Кафтанова «Куранты». Ради «Курантов» отодвигаются все прочие дела, на «Курантах» нельзя экономить, «Куранты» оправдывают само существование особой редакции. Именно благодаря «Курантам», их успехам мы можем и в других случаях позволить себе делать что-то необычное, важное, красивое.
«Куранты» – наша верительная грамота, лицензия, позволяющая работать не по правилам. Например, большинство сотрудников нашей редакции вообще не ходят на работу, даже в дни зарплаты. То есть не ходят в издательство, потому что носятся по музеям, птичьим рынкам, по открыточным развалам или сидят в библиотеке, листая подшивки старых газет.
А если кто и ходит в издательство, то может явиться в полдень, а потом просидеть до полуночи. Или полчаса. Словом, особая редакция жила по своим собственным графикам, которые не поддавались никакому учету, и раздражала прочие подразделения издательства. Но генеральный директор боялся Кронида Кафтанова и предпочитал с ним не связываться: Кафтанов дружил с владельцем издательства Мамаевым, мультимиллиардером. Мамаев хвастался своим друзьям-мультимиллиардерам, что «Куранты» выходят в его издательстве, и если бы Кронид наябедничал Мамаеву на гендиректора, тому бы не поздоровилось.
Был такой случай. Один из томов «Курантов» напечатали на глянцевой бумаге, а не на матовой, как остальные. Точнее, бумага была матовая, но блестела заметно сильнее. Кафтанов взбесился и немедленно пожаловался Мамаеву, как раз летевшему в Куала-Лумпур. Мамаев потребовал у командира экипажа связать его с издательством. Альбина Густавовна потом всем рассказывала по секрету, что Олег Борисович во время разговора сделался «как слоновая кость», руки его дрожали, и он едва держался на ногах.
– Представьте, ему пришлось переодевать рубашку.
– Почему именно рубашку? – удивился я.
– Да ну вас!
После месячных поисков и уговоров в пелемском отделе ФСБ согласились прислать для «Курантов» фотографию взорванного моста. Взрыв произошел сорок четыре года назад, но документы все еще были засекречены.
Я не стал звонить Кафтанову и хвастаться удачей. Просто передал фотографию на верстку. В первый год я с щенячьим дружелюбием еще таскал хорошие новости, пытался заслужить его похвалу. Ни разу ничем хорошим это не заканчивалось.
Благодарность за работу во время работы невозможна – к этому Кафтанов приучил всех нас в несколько щелчков. Поначалу это возмущало, казалось несправедливостью, мелочностью. Может, это и было несправедливостью. Но именно за неблагодарность я и благодарен Кафтанову больше всего. Когда я перестал ждать похвал, дружелюбия и справедливости, моя жизнь стала легче. Если нужно выполнить работу – работай, оценивай ее верной мерой, а не чьим-то одобрением. Работа сделана хорошо? Этого достаточно. Позвольте, возразят мне, ну а если принимает твою работу другой человек, к примеру все тот же Кронид Кафтанов? Ну так что же. Принял – работаем дальше. Не принял – переделываем.
Интересно, что сам я продолжал хвалить своих подчиненных за хорошую работу. Видимо, благодарность у меня в крови. И если благодарность – это слабость, то и слабость там же, в крови. Крови за это я тоже благодарен.
Весна пронеслась щепочкой в ручье, солнечным вздохом, травяным сном. Все тревоги и нелепости, непереносимые зимой, весна приняла и срифмовала с собой. Жаль только, что так скоро: уже через две недели на город упало сокрушительное лето.
Вадим Маркович позвонил среди дня. В открытое окно редакции торжественно влетал тополиный пух. Крэм совершенно свободен, у него нет никаких дел, все знакомые разъехались кто куда. Не хочу ли я выпить с ним чашку чаю и поболтать?
Терраса кафе – деревянные скамьи, заваленные расшитыми подушками, – располагалась на крыше четырехэтажного здания и глядела прямо на синие в золотых звездах купола церкви. Поговорив немного об Италии, Крэм перевел разговор на Кронида Кафтанова. Он прочитал все тома «Курантов», он поражен точностью, тонкостью, краткостью и охватом. Что за человек этот Кафтанов? Как он ухитряется быть интересен людям, чьи взгляды противоположны друг другу и даже взглядам самого Кафтанова? Очевидно, Вадим Маркович предпочел бы поговорить с самим Кафтановым, но за неимением кумира рад разговаривать и с приближенными.
У Кронида нюх на славу, сказал я. Он слышит ее дальние шаги, чует ее залежи на десять метров вглубь. Но вот что поразительно: Кафтанов не способен разглядеть самый яркий ум, различить самый очевидный гений до тех пор, пока этот ум или гений не будет признан большинством. Как-то он жаловался, что первым услышал песню, которой потом восхищались миллионы, знаменитую песню великого музыканта, который гостил тогда в ленинградском общежитии. Услышал и ничего не почувствовал. Потом ту же песню музыкант исполнил на ленинградской кухне, где сидели несколько его собратьев, которые уже успели прославиться. Они так восхищались песней, так горячо предрекали новичку славу, что Кафтанов эту песню мгновенно расслышал, понял и жалел, что не смог оценить ее первым.
«Лис» – крошечный студенческий театр, пытающийся перехитрить руководство университета. Всего один из сюжетов, которым посвящен роман. Книга охватывает три десятилетия из жизни российского вуза, в метаморфозах этого маленького государства отражаются перемены огромной страны. Здесь борьба за власть, дружбы, интриги, влюбленности, поединки, свидания, и, что еще важнее, ряд волшебных изменений действующих лиц, главные из которых – студенты настоящие, бывшие и вечные. Кого тут только не встретишь: отличник в платье королевского мушкетера, двоечник-аристократ, донжуаны, шуты, руферы, дуэлянты.
У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить — словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.
У бывшего преподавателя случайно открывается редкостный дар: он умеет писать письма, которые действуют на адресата неотвратимо, как силы природы. При помощи писем герой способен убедить, заинтересовать, утешить, соблазнить – словом, магически преобразить чужую волю. Друзья советуют превратить этот дар в коммерческую услугу. Герой помещает объявление в газете, и однажды раздается телефонный звонок, который меняет жизнь героя до неузнаваемости.В романе описана работа уникального ивент-агентства, где для состоятельных клиентов придумывают и устраивают незабываемые события: свидания, примирения, романтические расставания.
В уральском городке старшеклассницы, желая разыграть новичка, пишут ему любовное письмо. Постепенно любовный заговор разрастается, в нем запутывается все больше народу... Пестрый и теплый, как лоскутное одеяло, роман о времени первой любви и ее потрясающих, непредсказуемых, авантюрных последствиях.
Когда коварный барон Бальдрик задумывал план государственного переворота, намереваясь жениться на юной принцессе Клементине и занять трон её отца, он и помыслить не мог, что у заговора найдётся свидетель, который даст себе зарок предотвратить злодеяние. Однако сможет ли этот таинственный герой сдержать обещание, учитывая, что он... всего лишь бессловесное дерево? (Входит в цикл "Сказки Невидимок")
Шестой ангел приходит к тем, кто нуждается в поддержке. И не просто учит, а иногда и заставляет их жить правильно. Чтобы они стали счастливыми. С виду он обычный человек, со своими недостатками и привычками. Но это только внешний вид…
Рассказ из сборника «Русские женщины: 47 рассказов о женщинах» / сост. П. Крусанов, А. Етоев (2014)
Роман молодого чехословацкого писателя И. Швейды (род. в 1949 г.) — его первое крупное произведение. Место действия — химическое предприятие в Северной Чехии. Молодой инженер Камил Цоуфал — человек способный, образованный, но самоуверенный, равнодушный и эгоистичный, поражен болезненной тягой к «красивой жизни» и ради этого идет на все. Первой жертвой становится его семья. А на заводе по вине Цоуфала происходит серьезная авария, едва не стоившая человеческих жизней. Роман отличает четкая социально-этическая позиция автора, развенчивающего один из самых опасных пороков — погоню за мещанским благополучием.
Триптих знаменитого сербского писателя Милорада Павича (1929–2009) – это перекрестки встреч Мужчины и Женщины, научившихся за века сочинять престранные любовные послания. Их они умеют передавать разными способами, так что порой циркуль скажет больше, чем текст признания. Ведь как бы ни искривлялось Время и как бы ни сопротивлялось Пространство, Любовь умеет их одолевать.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)