Волчица - [8]

— Где же Рол?

Ни единый мускул не дрогнул на лице Белой Шубки. Она все слышала, но оставалась спокойной и безмятежной. Свен угрожающе сверкнул глазами на брата. Некоторые женщины прослезились, услышав имя бедного ребенка, но никто не встревожился, когда оно было внезапно произнесено: мысль о Роле возникла сама собой. Где же он, маленький Рол, который прижимался к незнакомке, целовал ее и с тех пор так ждал ее, и каждый день спрашивал о ней?

Христиан молча вышел. Оставалось только одно, и медлить было нельзя. Ужас пересилил в нем всякое любопытство: ему не к чему было выслушивать гладкие объяснения Белой Шубки, улыбчивые извинения за странный и невежливый уход и непринужденный рассказ об обстоятельствах ее возвращения; незачем было наблюдать за красавицей, когда ей поведают печальную историю маленького Рола.

Самый быстрый бегун в округе начал свой самый трудный забег. Чуть меньше трех лиг и обратно: он рассчитывал покрыть это расстояние за два часа, хотя ночь была безлунной и дорога нелегкой. Он рванулся навстречу неподвижному холодному воздуху, и тот ринулся ему в лицо, как ветер. Тускло освещенный дом ушел за холмы позади, и новые заснеженные холмы стали подниматься перед ним над темным горизонтом, проносясь мимо вместе с застывшим воздухом и снова уходя в небытие. Он не обращал никакого внимания на ориентиры, даже когда последние признаки тропы исчезли под глубоким снегом. Вся его воля была направлена на то, чтобы достичь цели с неслыханной быстротой; к ней мчался он, не раздумывая, ведомый инстинктом и напряжением физических сил.

А праздный мозг пассивно, бездеятельно перебирал осколки видений и звуков прошлого: Рол, плачущий, смеющийся, играющий, свернувшийся в объятиях этого кошмарного существа; Тир — о, Тир! — белые клыки в черной пасти; женщины, плакавшие над глупым щенком, ставшим таким драгоценным от последнего прикосновения ребенка; следы, тянущиеся от соснового леса до двери; улыбающееся лицо, обрамленное мехами, красота столь женственная и улыбка — улыбка — и лицо Свена.

— Свен, Свен, о, Свен, брат мой!

Гневный смех Свена звучал в его ушах в ветре бега; презрение Свена пронзало его вернее и больнее, чем обжигающий холод у горла. Но даже мысль о том, как возросли бы гнев и презрение брата, узнай Свен о его замысле, не могла остановить Христиана.

Свен был скептиком. Его полное недоверие к рассказу Христиана о волчьих следах было основано на рациональном скептицизме. Его разум отказывался признать возможность материального воплощения сверхъестественного. Свену казалось невероятным, что живой зверь мог быть каким-либо иным, кроме как осязаемо звериным — с лапами, острыми зубами и мохнатой шкурой; и тем более нелепо было считать, что созданный по образу и подобию Божию человек — двуногий, свободно владеющий руками, наделенный разумными глазами, речью и смехом — может превратиться в зверя. Дикие и странные легенды, в которые Свен верил в детстве, он считал теперь построенными на искаженных фактах, приукрашенных воображением и приправленных суевериями. Он сумел логически объяснить даже загадочные зовы у двери, напрасно выманившие его из дома: то была злонамеренная шутка какого-нибудь ловкого пройдохи, утаившего ключ к разгадке.

Младшему брату жизнь представлялась духовной тайной, сокрытой от ясного понимания густотой плоти. Он знал, что его собственное тело связано со сложными и противоборствующими силами, составляющими единую душу, и ему не казалось невероятным, что многоразличные проявления одного духовного начала могут находить свое выражение в самых разнообразных формах. Ему также было нетрудно поверить, что — как чистая вода смывает всю природную нечистоту — вода освященная и ставшая святой способна очистить Божий мир от сверхъестественного зла. И потому он с невиданной быстротой мчался в темной неподвижной ночи через пустынные, заснеженные холмы — мчался к далекой церкви, где в чаше святой воды у дверей было спасение. Его вера была тверда, как вера святых, творивших чудеса в минувшие века, проста, как помысел ребенка, и сильна, как воля мужчины.

Его не хватились в эти часы, каждая секунда которых была до предела наполнена для него чрезвычайным напряжением мышц, сухожилий и нервов. Тем временем в усадьбе текли веселые минуты, озаренные непривычно оживленными разговорами и взглядами: изящество и красота вернувшейся незнакомки пробудили добрые и гостеприимные чувства обитателей, вылившиеся в самые сердечные приветствия.

Но Свен был нетерпелив и серьезен, и в его манере чувствовалось нечто большее, чем учтивая вежливость хозяина. Первое впечатление, очаровавшее его и жившее с тех пор в памяти, усилилось теперь в присутствии девушки. Свен, не знавший равных среди мужчин, видел в прекрасной Белой Шубке дух высокий и смелый, подобный его собственному, и тело крепкое и сильное, что могло бы сравняться с ним, обладай оно мужской мощью. И хорошо, что ее гладкая белая кожа не бугрилась мускулами, как могучее тело Свена! Любовь, на которую был способен этот откровенный себялюбец, была вызвана пылким восхищением несравненной незнакомкой. Да, в страсти его было больше восхищения, чем любви, и потому Свен не ведал нерешительности, деликатной осторожности и сомнений влюбленного. Он откровенно и смело добивался благосклонности Белой Шубки взглядами, интонациями и вольным обращением, исходившим из естественной непринужденности, а не из умения, приобретенного практикой.