Волчьи ночи - [35]

Пресыщенная и удовлетворенная, рысь лениво отошла от туши животного и легла на опушке под кустом, чтобы погреться в лучах утреннего солнца, которое медленно поднималось из далекой синеющей горной седловины. Она облизывала и оглаживала языком свою взъерошенную шерсть, очищая ее от крови и росы. В красноватых отблесках утренней зари ее роскошная шкура казалась еще более красивой, шелковистой и блестящей.

Рысь смотрела, как легкая утренняя мгла расползалась на маленькие волокнистые облачка, которые неслись над темно-зелеными лесами, и в прозрачных ее глазах отражалась ясная синева утреннего неба. В зрачках горели разноцветные огоньки. Она блаженно сощурила глаза, словно наслаждалась красотой весеннего утра.

На ближнюю сосну грузно опустился глухарь, развернул веером хвост, расправил крылья и, весь во власти любовного томления, вытянув шею, запел.

Рысь долгое время сосредоточенно глядела на него, не мигая, затем, пригретая солнцем, уронила голову на лапы и замурлыкала…

Орлы © Перевод Т. Поповой

Лет пятьдесят — шестьдесят назад гнездо их пряталось в скалах, по ту сторону ущелья, в котором теперь проходит железная дорога. Они жили там долгие годы, не тревожимые никем. С высоты смотрели они на стада диких коз, спускавшихся на водопой к маленькому синему озеру, на куропаток, пугливых серн и неуклюжих бурых медведей, чьи берлоги поросли плющом и дикой геранью.

Никто не мог бы сказать что-либо определенное об их прошлом, ибо прошлое это охватывало огромный период — полтора века. Никто не знал, где они появились на свет, где впервые встретились и какими событиями была наполнена их долгая жизнь. В те времена по ущелью редко проходили люди — разбойники или пастухи, которых тут же поглощали в свои темные дебри вековые леса. А когда гудок первого паровоза огласил узкое ущелье и топор оголил оба его склона, орлы покинули это место навсегда.

Они поселились в горах на высочайшей, недоступной скале, похожей на огромный желтый зуб, торчащий среди стремнин и обрывов, по которым утром и вечером ползли туманы. Гонимые ветром облака задевали верхушку скалы, и, глядя на них, казалось, будто не облака движутся, а сама скала бежит куда-то назад вместе с горами и всей землей.

Солнце и дождь разрушали и все больше заостряли известковый утес, а подземные воды много веков тому назад пробили внутри него настоящую пещеру. Эта пещера и стала для орлов гнездом.

Несколько жердей, облепленных пометом и ржавых от крови, защищало орлят, не давая им сорваться в пропасть. Шкурки небольших зверюшек и перья глухарей выстилали изнутри их простое и суровое убежище.

Вечером, когда они возвращались на ночлег, на скалистой вершине было еще светло. Здесь солнечные лучи появлялись раньше и угасали позже, чем где-либо. Солнечный свет медленно полз вверх по известковой скале, бледно-розовый, нежный, и незаметно догорал. В эти часы вечные снега на вершинах гор искрились и сверкали, рубиново-красные и девственно-чистые, а внизу, в ущельях, словно стада, собирались туманы и серели старые сосны. Холодное и неподвижное молчание гор становилось еще тяжелее и напряженнее, как будто сами они замирали в ожидании чего-то великого и важного. И только однообразный рев потоков слышался теперь сильнее, как единственный голос, напоминавший о неизменной и вечной сущности жизни.

Орлы возвращались порознь.

Сначала над гребнем соседнего хребта показывалась орлица. Она спускалась и начинала кружиться над скалой, словно опутывая ее невидимыми нитями. В эти минуты были отчетливо видны ее широкие растрепанные крылья, короткое, почти квадратное туловище и даже голова, которой она поводила из стороны в сторону.

Несколько позже, с запада, окровавленного закатным солнцем, появлялся и орел, будто черная точка, которая росла с ужасающей быстротой. Через какое-то мгновение он уже парил над скалой, возле которой все еще кружила орлица. Птицы опускались торжественно и медленно, похожие на две темные, зловещие тени.

А потом они сидели, неподвижные и строгие, пристально глядя вперед за линию горизонта, словно каждая из них снова видела бескрайние равнины, над которыми летала целый день, реки, дороги и города, откуда доносился до них шум какой-то иной, незнакомой жизни.

Иногда орлица, которая была крупнее орла, пододвигалась к нему тяжелыми большими скачками, настороженно приподняв крылья и вытянув шею, и пристально всматривалась в его глаза, будто желая что-то ему сообщить. Дикий ее взгляд горел свирепо и гордо, а напряженность позы напоминала позу убийцы, крадущегося к жертве.

Потом они поудобней устраивались на скале и засыпали.

Случалось, что среди ночи в горах разражалась буря, хлестал дождь или мокрый снег покрывал все вокруг. Но и тогда орлы невозмутимо оставались на месте, бесчувственные к стихии.

На следующий день они пробуждались на ранней заре, когда долины были еще полны мрака, отряхивались и улетали на поиски пищи.

Орлица направлялась к равнине, на восток. Орел предпочитал холмистую возвышенность на юге. У каждого была своя область промысла, и ни один не рассчитывал на другого в поисках добычи. Только когда им случалось напасть на стадо диких коз, карабкавшихся по каменистому склону вблизи какой-нибудь пропасти, — тогда уж они действовали сообща. С шумом налетали они на свою жертву и били ее крыльями до тех пор, пока ошеломленное животное не срывалось в ущелье. Тогда они с громкими торжествующими криками набрасывались на его размозженное тело.