Волчье небо. 1944 год - [15]

– Наша остановка – следующая, – предупредил он.

– Слава богу, – выдохнула дама.

– Бога нет, – безмятежно сообщил Бобка.

Дама метнула на него убийственный взгляд. Напрасно.

– Двадцать шесть! – весело завопил Бобка, глядя в окно за спиной дяди Яши. Дядя Яша представил, как скоро сотрет улыбку с этого лица. Стало тошно. Розовая нарядная кукла стеклянно пялилась на него, приоткрыв пухлые губы.

«Так надо. Будет лучше», – повторил себе он.

Вышли.

Дядя Яша обернулся. Розовая физиономия со стеклянными глазами проплыла мимо. Девочка выставила куклу в окно: показывала иностранке незнакомый город. Сара проводила ее взглядом.

Дядя Яша вспыхнул. Цапнул у Сары из рук ее грязный узелок с намалеванными глазами.

– Хватит!

Размахнулся. Швырнул. Кукла ударилась о столб, неслышно упала в висевший на столбе мусорный ящик. Три пары глаз вытаращились на него. Глаза Сары быстро налились влагой.

«Жестоко? Жестоко. Резать нужно решительно и быстро».

– Сегодня же купим тебе новую, – объявил он. – Самую лучшую. Какую захочешь. Закончим дела. И сразу купим.

– Какие еще дела? – подозрительно спросил Шурка. – Зачем нас всех тащить?

– Так надо, – твердо ответил дядя Яша.

Теперь он был уверен. Так – надо.

Очередь какая-то неправильная, решил Бобка.

Чесалась шея, чесалось под шапкой. По попе, казалось, бегали муравьи, хотя он на ней сидел. Хотелось одновременно пить и писать. Бобка ненадолго задумался: как это может быть одновременно? Либо воды в организме не хватает, либо ее в нем слишком много, нет?

– Шурка, ты в туалет случайно не хочешь? – намекнул он.

– Не хочу, – брат даже не повернулся. А больше просить было некого. Сара говорить не умела. Дядя Яша привалился к стене, закрыв глаза. Женщина рядом стучала деревянными спицами, беззвучно шевелила губами, и глаза у нее были такими сосредоточенно-стеклянными, как будто от выползавшего из-под спиц чулка зависела жизнь.

У всех в очереди было какое-то занятие: кто-то читал газету, кто-то книгу, кто-то дремал. От слабой лампочки лица казались желтовато-серыми.

«Несправедливая очередь, – думал Бобка. – Вот что». Неправильная.

Ведь смысл очереди в чем? В справедливости. Сначала ты, потом я (сначала я, потом ты – мысленно поправился Бобка). А какая справедливость здесь? Вот дядя Яша, например. Ему на одной ноге стоять труднее, чем тому деду с палкой. А деду с палкой – труднее, чем той тетке в берете.

«Правильно надо бы так, – прикинул Бобка. – Первым должен стоять дядя Яша, потом дед с палкой, потом тетка». Кому легче стоять, тот пусть дольше стоит. Справедливо? Справедливо.

Или вот эта со спицами. Да она же так может сидеть хоть весь день! Ей-то что? Она и в очереди, можно сказать, не сидит, а развлекается. Вяжет. Тому дядьке с книжкой тоже не трудно: он все равно читает. Почему же тогда он, Бобка, – позади них обоих?

Справедливо? Несправедливо!

Тем более не один, а с дядей Яшей. Бобка поднял глаза. На губе и над бровями у дяди Яши были капельки пота.

– Ты чего? – спросил тот.

– Ничего.

Бобка просунул палец под завязки шапки, чтобы не так чесались. От вида стен цвета овсянки во рту уже стоял вкус этой каши, причем в самом худшем виде: холодной, без масла и сахара… Несправедливо!

«Зато я сижу, – продолжал рассуждать Бобка. – А дядька с книгой стоит». И наверное, завидует: вот, мол, расселся этот мальчик, как барин. Бобка задумался: справедливо ли это?

Но тут дверь, к которой змеилась плотная квёлая очередь, приоткрылась. Высунулась женщина в вязаной кофте. Столкнула с носа очки – они послушно упали ей в руку. Все, кто сидел, привстали, а кто стоял – подались вперед.

– Вы, вы, – кивнула женщина.

Дядя Яша странно поглядел на Шурку, на Бобку, на Сару. Решительно подался навстречу.

Женщина махнула рукой:

– Проходите. Готово.

Дядя Яша бросил им:

– Стойте здесь.

Перекатывающейся подскакивающей походкой направился к приоткрытой двери. Очередь зароптала: «Сама стою уже не знаю сколько», «Мне тоже тяжело», «Я тоже имею право».

«Значит, нам повезло», – понял Бобка. Засучил ногами, сползая со стула:

– Ой, как хорошо! Ура!

Женщина перестала стучать спицами, глянула странно. Бобка улыбнулся в ответ. Стены уже не казались ему овсяными, а лица тусклыми – оттого что смотреть на них осталось совсем чуть-чуть, скоро он отсюда уйдет. Писать и пить при этой мысли захотелось с утроенной силой.

Дядя Яша вышел.

В руках у него были две бумажки.

Бобка почувствовал, что вся очередь на него смотрит. И смотрит – странно. Не так, как смотрела до того, как дядя Яша туда вошел. «Пустяки, – успокоил себя Бобка. – Просто тут такая тусклая лампочка».

Дядя Яша смотрел на бумажки так, будто только что обнаружил, что они написаны по-китайски. Потом протянул их Шурке. И тот тоже вылупился. Оба они молчали.

– Дать вам валерьянки? – предложила женщина со спицами.

– Что там? Что там? – засуетился Бобка, вставая на цыпочки, вытягивая шею, наклоняя к себе Шуркины руки.

Он успел прочесть то, что было печатными буквами. В самом низу: «Делопроизводитель». Выше стояло: «Место смерти», «Возраст и причина смерти». Остальное оплели чернильные каракули, они скорее запутывали, чем проясняли суть.