Вокруг трона Екатерины Великой - [120]

Может быть, именно потому, чтобы услышать эти льстивые слова, и помогал Безбородко своим землякам. В доме постоянно толклись десятки его односельчан или однокашников, и всем им Александр Андреевич старался достать или место, или хорошую службу.

Много сказок ходило по этому поводу среди петербургского общества. Однажды приехал к Безбородко его одноземелец и несколько часов ждал в приёмной зале. От нечего делать этот ещё не протеже, но надеявшийся им стать обратил внимание на мух, летавших в зале. Погнался за одной, тщетно хлопал ладонями, чтобы убить, но муха оказалась упрямой и не хотела сдаваться. Бегал-бегал одноземелец по зале, уронил вазу из дорогого китайского фарфора, разбив её вдребезги, но настиг-таки вражину и, хлопнув по ней своей большой шапкой, свалил заодно и ещё какие-то безделушки, стоявшие на столах. Убил муху и обомлел — наделал столько беспорядка, кавардака в приёмной зале большого сановника, что думал уже потихоньку удрать, даже не увидев своего благодетеля.

   — Что, поймал? — раздался голос за его спиной.

Смущённый и растерянный хохол увидел Безбородко в расшитом золотом кафтане, в тупоносых башмаках с пряжками, в шёлковых чулках, подвязанных большими бантами, и едва не свалился ему под ноги.

   — Ну, так теперь будем думать, как поймать место, — благодушно улыбнулся Безбородко.

И поймал хорошенькое местечко для своего земляка.

Потому и тянулись в дом к Безбородко десятки его соотечественников.

Впрочем, на его доброту не могли пожаловаться и видные писатели того времени. Сам Безбородко, оставаясь на государственной службе, не писал литературных произведений, хотя даже Екатерина увлекалась сочинениями. Но он оказывал большую поддержку литераторам. Он свёл дружбу с поэтом и прозаиком, переводчиком и критиком Николаем Александровичем Львовым, а тот ввёл к нему в дом и других писателей — Державина, Хемницера, Новикова, Фонвизина, Радищева и Капниста. Всем им Безбородко оказывал материальную поддержку, потому что ещё не знали в восемнадцатом веке, что литератор может существовать за счёт авторского гонорара, печатаясь в различных изданиях. Эти писатели и печатались, но никогда не получали гонораров, только подарки или милости императрицы да деньги таких доброхотов, как Безбородко.

Державин даже называл Безбородко своим «ангелом-благотворителем» и считал его «единственным, милостивейшим, особенным благодетелем и покровителем».

Впрочем, это мнение не мешало Державину покалывать Безбородко в своих стихах. Он грубовато задел его в оде «На счастье» и в оде «Вельможа», в которой резко отзывался о сибаритстве нынешних вельмож, их недоступности и невнимательности к талантам.

Безбородко многим помог известному масону Новикову. Когда была запрещена «книжная лавка» Новикова, за ходатайством он обратился к Безбородко. И Екатерина по слову последнего дозволила Новикову снова производить продажу книг.

Пытался помочь Безбородко и Радищеву, но Екатерина считала этого писателя вреднее и опаснее Пугачёва, и заступничество Александра Андреевича не имело успеха.

Словом, где мог и кому мог, помогал Безбородко. Но ему никто не сумел помочь, когда наступили для него чёрные дни. Он по-прежнему ездил во дворец и, как прежде, составлял для Екатерины доклады. Но что это были за дела, к которым был приставлен теперь бывший всемогущий первый секретарь государыни! Челобитные, прошения об отставках, просьбы о наградах и милостях — Безбородко сам называл их делами мелкими, ничтожными.

До отъезда в Яссы Безбородко все дела по Иностранной коллегии поручил Моркову. А тот перебежал к Зубову, и все важнейшие документы, все трактаты и договоры с державами были теперь в его руках. Зато в короткий срок Морков стал графом и владельцем четырёх тысяч крестьянских душ.

Когда бы ни являлся Безбородко к государыне, в её кабинете уже сидел могущественный советник Зубов, его слово было первым и принималось императрицей милостиво.

Объясняя положение Безбородко при Екатерине в этот момент, Завадовский писал графу Воронцову в Лондон:

«Безбородко, разжигаясь честолюбием, равно и легкомысленностью захватить весь кредит, когда не стало князя, кинулся в Яссы. При отъезде, из трусости врождённой, поручил внутренний портфель Зубову, а внешний — Моркову. Последнего разумел себе первым другом, а у первого думал найти там связь.

Возвратившемуся после мира в голубой ленте, при первой встрече, дано было почувствовать, что дела уже не в его руках.

Итак, с тех пор без изъятия Зубов управляет всеми внутренними делами, Моркова имея под собою для письма иностранного. Ни один из фаворитов, даже сам всемогущий князь Потёмкин, не имел столько обширной сферы, ибо владычество его простиралось на один только департамент, а к настоящему все придвинуты...

Александра Андреевича роль препостыднейшая. Всяк на его месте, стяжавши доходу 150 тысяч, удалился бы, но он ещё пресмыкается в чаянии себе лучшего, а наипаче корыстного, не имея духа на шаг пристойный. Низким терпением и гибкостью спины многие дождались погоды. Он последует этому правилу. Разве вытолкают взашей. Без того не уклонимся, чужд быв нравственных побуждений...»