Вокруг света с «Зарей» - [65]
— Вы коммунисты? Вы хотите меня съесть живьем? Ведь я капиталист…
Изящный метрдотель успокаивает нас:
— Не волнуйтесь. Он у нас добрый!
Нашим спутникам стыдно за соотечественника. Памела удивляется, почему мы не свернем ему челюсть. А канадец тактично предлагает:
— Поедемте отсюда. Таитянские танцы все равно отменены. Может быть, повезет в другом месте. Говорят, они бывают в «Королевском баре».
«Королевский бар» — обитель моряков. Прямо с корабля моряки спешат в клубы табачного дыма, зажатого между легкими стенами из бамбуковой дранки. В одной стороне — стойка, место для оркестра и граммофонный автомат. В другой — плотно друг к другу — крошечные столики. Посередине — свободный пятачок для танцев и потасовок. Пьяные морячки с французского эсминца топчутся в поисках «подруги». Матросы с торговых кораблей и пассажирских лайнеров подчеркнуто вызывающи. Старые таитянки с глубокими морщинами и слезящимися глазами ходят между столиками, предлагая голубые фиалки и венки из цветов тиаре.
И вот проигрывающий автомат бросил первый синкоп. На свободный пятачок выскочили разгоряченные пары. Смуглые босые таитянки, военные морячки в холщовой форме, парни с лайнеров — все слилось и замелькало у нас перед глазами. Плясали лихо, до исступления. Но каждый наблюдающий видел только девушку в огненно-красном платье. Вся она — от босых смуглых ног до черных как смоль волос — казалась единым ритмом. После танца девушка ушла к стойке, где ее ждал крепкий парень в узких джинсах и широкополой соломенной шляпе с гирляндой ракушек вместо ленты. Сжатые кулаки опущены на колени, смеющиеся глаза чуть-чуть прищурены, сочные губы, улыбаясь, открывают два ряда белоснежных зубов. Он чертовски красив. Военные морячки, плетущиеся за девушкой, робко останавливаются перед ним. Он молчит и только смеется одними глазами. Но им становится не по себе. И девушка, улыбаясь, смотрит из-за его плеча на незадачливых поклонников.
— Хотите, она станцует для нас? — спрашивает канадец. — Я ее хорошо знаю. — И он зовет девушку.
— Мое имя Сюзи, — говорит она на ломаном английском.
— Бродский, — представляется парень в джинсах. — Я вчера пришел из Ливерпуля. Простоим здесь дня три…
Он и вблизи хорош, этот Бродский. И улыбается как-то многозначительно, и пиво цедит медленно, сквозь зубы, чтобы поменьше говорить. А Сюзи, наоборот, хочет поговорить. Но она плохо знает английский.
— Я здесь три года… Родом с Маркизских островов. Мне двадцать лет.
Она обмахивается шляпой Бродского и ошалело смотрит по сторонам. Но ее расширенные зрачки, кажется, ничего не видят, Она, наверно, хватила наркотика. В Папеэте наркоманов много.
— Я здесь три года. И люблю выпить, потанцевать и поспать… — говорит Сюзи.
— Тише, бэби, — улыбается Бродский одними глазами. — Стил, бэби…
— Я такая горячая, такая горячая… — говорит Сюзи, обмахиваясь шляпой.
— Стил, бэби, стил, — убеждает он.
— Чем ты занимаешься? — спрашиваю девушку.
— Моя работа — любовь, — отвечает Сюзи, — Май джоб из лав.
— Тише, бэби, — говорит Бродский. А Памела грустно улыбается:
— Вот такие поставляют товар для моей судебной практики.
Автомат снова выбросил твист. И Сюзи поднялась.
— Я должна танцевать, — сказала она и, пошатываясь, пошла на свободный пятачок зала.
А в баре в это время назревала драка, и высокие круглые шапки полицейских уже показались у входа. Мы протолкались сквозь толпу и вышли в черную тропическую ночь. Аза спиной еще слышались страстные ритмы огненного танца.
На следующее утро наши знакомые пришли проводить нас. Они надели на нас венки из нежных цветов тиаре и дали последние инструкции: когда корабль немного отойдет от пирса, нужно бросить венок в море. Тот, чей венок приплывет к берегу, обязательно вернется на Таити.
Выбраны швартовы, дан самый малый ход. Между бортом и берегом расширяется полоска воды. Весь экипаж у борта. Водяная полоска все больше и больше.
— Теперь бросайте! — кричат провожающие. Все бросают венки в море. Я тоже бросаю. И ухожу в каюту. Мне все равно — доплывет мой венок до берега или нет, Кажется, я уже больше не хочу на Таити…
Есть на свете остров Таити. Это совсем с другой стороны земного шара. Говорят, что это самый счастливый уголок на свете. И музыканты на этом острове, играя на своих флейтах, дуют воздух через ноздри. И однажды я побывал там.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Таити позади. А это кульминационный пункт нашего путешествия, во всяком случае для меня. Вчера в десять утра отошли от пирса Папеэте. К обеду остров стал теряться в дымке. А к вечеру кругом был один океан, и от Таити осталось только воспоминание.
Идем мы на северо-восток, на Маркизы. Будем там через неделю. А сейчас вокруг — тишина и спокойствие. Только альбатросы проносятся над самой водой, стараясь схватить летучую рыбешку, что выскакивает стайками перед форштевнем шхуны и мчится, странно подрагивая прозрачными передними плавниками. Рыбы в этих местах, наверное, много, но рыбачьих лодок не видно. Уж очень отдаленный район. Хотя на Таити нам сказали, что в последнее время в Южной Океании активизировали промысел японцы. Целые флотилии их траулеров и сейнеров приходят сюда на лов тунца, марлина и белого лосося. Этот лосось — новая промысловая рыба, которая не уступает по вкусовым качествам своему северному собрату с красным мясом. Белый лосось открыт японцами. Но они не особенно распространяются насчет своих уловов и районов промысла. Просто приходят в Папеэте заправляться горючим. За последние годы японцы в сотни раз увеличили закупку горючего на Таити. И это волнует французов. Дело в том, что главный район промыслов находится около Туамоту. А этот архипелаг плоских островов, принадлежащий Франции, наполовину необитаем. Японские рыбаки высаживаются здесь для заправки пресной водой, отдыха и мелкого ремонта. Французы беспокоятся, как бы эти острова из базы для рыболовства не превратились во что-нибудь другое. Но пока никаких шагов ни одна сторона не предпринимает. Японские рыбаки швартуются у нефтезаправочного пирса, берут горючее и грузят на такси огромных замороженных тунцов: в подарок институту тропической медицины в Папеэте…
