Вокруг света с «Зарей» - [6]

Мне можно верить — я не охотник. Но если все-таки хотите убедиться сами, побывайте в «Майхе». Автобус Владивосток — Находка помчит вас на север, а когда через полтора часа он обогнет Уссурийский залив, чтобы двинуться дальше на юго-восток, — сходите. Одолеть невысокую сопку совсем нетрудно, и тогда с перевала откроются перед вами подернутые дымкой отроги Сихотэ-Алиня, вырвавшаяся из сопок река Майхе и туманный Уссурийский залив.

Майхе… Эту речку на картах иногда еще называют Муравьиной. Но второе имя пишут обязательно в скобках после Майхе. Видно, даже картографам, людям, далеким от сентиментов, не хотелось менять древнее и таинственное имя этой красивой реки. Зверосовхоз — три десятка рубленых домов на склоне сопки — тоже назван «Майхе», хотя никто здесь не может перевести этого слова.

…Я давно распростился с проводником и иду один между деревьями по узкой тропинке, пробитой острыми оленьими копытцами. Вот она осторожно обошла крошечное болотце, перескочила через ручей, сделала петлю вокруг валежины… Старые липы, увитые лимонником, и молодой дубняк, и орешник, с крон которого свисают пятипалые листья винограда, и экзотический амурский бархат смотрят на тебя весело и приветливо. Хоровод белых березок, разбежавшихся по поляне, напомнил Истру, а из травы спелая земляника подморгнула пунцовым глазом по-свойски, как старому знакомому.

А тропинка все бежит и бежит…

Вдруг за деревьями открылась крошечная полянка, и я увидел двух оленей-одногодков в рыжих с белыми пятнами шубках. В пестрой пляске теней я сначала не заметил всего стада, которое отдыхало под деревьями лишь в десятке метров от этой пары. Осторожно крадусь от дерева к дереву. Осталось метров тридцать — тридцать пять. Вскидываю фоторужье. Вот один олень запрокинул голову, отгоняя овода. Нажимаю курок. Легкий щелчок затвора олени приняли за хруст сломанной ветки и продолжают спокойно щипать траву, Я хочу подойти поближе. Там под деревьями стоит старый самец с мощными размашистыми рогами.

В первый год у оленя вырастают небольшие острые рожки. Он сбрасывает их осенью, чтобы на следующий год обзавестись великолепными пантами. Люди не ждут, когда олень вновь сбросит рога, а срезают их в начале лета, когда они, мягкие и набухшие кровью, наиболее целебны. Раньше олень платил за это жизнью, теперь — своей красотой и пятью минутами страха.

…Я тоже пришел в тайгу за пантами. Но мне достаточно их увидеть на расстоянии. Я могу «взять» панты с двадцати метров так, что олень и не почувствует. Лишь бы он вышел на солнце.

Осторожно пробираюсь среди деревьев, стараясь получше выбрать кадр. И вдруг над головой раздается стрекот. Пара сорок готова взбудоражить весь лес. Я не слушаю их трескотни. Я смотрю на прекрасного самца. Он встал и осторожно потянул носом воздух. А самки подняли уши и перестали жевать, готовые в любую минуту вскочить и умчаться прочь. Олень увидел меня. Я старался не шевелиться, а он нервно перебирал передними ногами и, казалось, готов был броситься в бой. Вот он вышел вперед. Такой кадр может не повториться.

И в тот же миг раздается громкий свист. Невольно оглядываюсь: неужели кто-то из звероводов все время шел следом и теперь хочет помешать мне в самый последний момент? А стадо уже мчалось по косогору. Подчиняясь какому-то неуловимому ритму, олени то смешно подбрасывали круп, то вытягивались струной в плавном прыжке. Вот они уже скрылись в тайге. А я поплелся обратно, к загонам оленеводческой фермы.

— Ну как? — спросил меня оленевод Николай Губанов. — Сняли что-нибудь?

— Нет. Олени сбежали. Кто-то свистнул и напугал их.

— Так то самец сам и свистнул. Только это не свист. Он так кричит… Но я помогу вам.

Он сложил рупором руки и крикнул в тайгу:

— Мось-мось-мось-мось!..

Потом снова позвал несколько раз. И я не поверил своим глазам, когда из-за деревьев показалось стадо оленей. Робкие самки и молодняк шли сзади, а впереди выступал мой красавец вожак. Олень доверчиво подошел к Губанову. Опасливо косясь на мой фотоаппарат, он все-таки из вежливости понюхал протянутое мной печенье и дал погладить замечательные розовые рога, замшевые и теплые. Но только из вежливости.

А потом он снова ушел в тайгу, и за ним потянулось все стадо. И только у самых ворот загона, будто поняв мой умоляющий взгляд, олень на мгновение оглянулся. Этого мне было достаточно…

Тридцать четыре года существует совхоз «Майхе». Сколько труда взяли эти годы. Сколько поколений диких, почти истребленных оленей должно было смениться, чтобы победить тысячелетний страх перед человеком. Четыре тысячи гектаров тайги ограждены легкой проволочной сеткой. Для оленей эта преграда условна. Бывали случаи, когда они легко перемахивали через нее и уходили. Но не было случая, чтобы они не возвращались.

Совхоз «Майхе» славится не только пятнистыми оленями. Основной доход приносят фермы черно-бурых лисиц и норок. Крохотные домики-шеды растянулись рядами поперек косогора. В них несколько тысяч жителей. Только в прошлом году совхоз сдал двадцать три тысячи шкурок норки и три тысячи лисиц.

Норка — пушистый проворный зверек с симпатичной мордочкой. Его все время хочется погладить. Но будьте осторожны. Стоит коснуться рукой проволочной сетки, как острые иглы зубов вопьются в руку. Зубы норки невозможно разжать. Сквозь сомкнутые челюсти она сосет текущую из ранки кровь. А в год нужно вырастить больше тысячи таких кровожадных зверюшек. И сколько случается за год неосторожных движений, когда кормишь, ухаживаешь или лечишь норок! Ведь норку не приручишь, как оленя.