Вокруг света с «Зарей» - [52]
Животных действительно не было. Только птицы орали где-то вверху, в кронах деревьев. Временами среди этого беззаботного щебетания раздавался резкий крик. Он звучал зло и противно, и остальные птицы сразу смолкали на минуту, услышав его. Скорее всего он принадлежал какому-нибудь крупному попугаю.
Мы вернулись к реке и долго шли по ее руслу, пока не увидели, что Карабамба постепенно уходит от нас. Сандалового дерева мы так и не сумели найти, и у нас уже не было надежды встретить кого-нибудь в лесу. Поэтому мы решили отправиться в обратный путь. Теперь дорога бежит быстрее. Нам уже все знакомо, и мы не останавливаемся у каждого поворота реки. И только в большой фиджийской деревне чуть-чуть задерживаемся. Здесь протекает речушка метров десять шириной. Мостика нет. Парень лет двадцати перевозит через речку за один пенс с брата. Он отталкивает дощатую лодочку с пассажирами от берега и плывет рядом с ней, сильно работая ногами. Потом он вытаскивает нос своей посудины на берег и помогает людям сойти. Народу на обоих берегах много, и у парня в мешочке на шее позвякивает солидная выручка. Мы тоже ждем своей очереди. Но у этой деревни мы задержались не только из-за переправы. Нас привлекли глухие удары барабанов. Их было несколько. Мы ясно различали сначала два, потом три и даже четыре ритма. Никогда еще мы не слышали барабанов с таким низким бархатным звуком, с таким неповторимым, таинственным тембром. Около небольшого одноэтажного здания молитвенного дома на земле лежало несколько лали. Фиджийские мальчишки лет по десяти колотили по этим полым кускам ствола деревянными колотушками. Они проделывали это с удивительной непринужденностью и ловкостью. У этих полуголых ребятишек ритм был в крови, они его чувствовали всем своим существом. Я проклинал солнце, которое, как назло, нырнуло за лесистую гору. В тени нельзя было сделать хорошего снимка. И мы решили чуть-чуть подождать, пока солнце выглянет снова. Но из молитвенного дома вышел патер и сделал мальчикам знак рукой. Ритм оборвался на высоком звуке самого маленького барабана. Мальчишки вытерли мокрые лбы и направились к дому, откуда уже доносилось пение.
Мы переплыли речку и отдали лодочнику положенные два пенни. Потом еще с полчаса добирались до шоссе, чтобы на автобусе вернуться в порт. В ушах еще долго звенел ритм деревянных фиджийских барабанов, который запомнился нам навсегда.
Мы уходили из Сувы в третьем часу после полудня 26 января. Утром, как обычно, отправились на рынок за фруктами. Как обычно, но уже в последний раз. На прощание пробежали знакомыми улицами города. Они уже были украшены транспарантами, лозунгами, цветными гирляндами. В порту солдаты достраивали хижину для встречи ее величества. Оставалась всего неделя до высочайшего визита, и строители торопились. Они, в нарушение всех традиций, вгоняли в деревянные стойки обыкновенные железные гвозди, маскируя их пальмовыми листьями. Когда начинался дождь, строители прятались под зеленый навес, на себе испытывая надежность сооружения.
В час нашего отхода над городом сыпал мелкий нудный дождик. Сквозь его кисею трудно было различить на пирсе фигурки провожающих. Когда мы подошли к проходу в рифе, весь город потонул за белой пеленой воды. Мы шли к Западному Самоа, но вместо северо-востока свернули на юго-восток. Будем спускаться почти до Южного тропика, чтобы оттуда сразу подняться на север. Так нам удастся раза четыре пересечь впадину Тонга — одно из глубочайших мест Мирового океана.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Ну и погодка. Уперлись в двадцать первый градус южной широты. Болтанка, дождь, холод. Тропики южного полушария в самый разгар лета!
Вчера днем во время моей вахты начали пересекать южную часть впадины Тонга. Я прочитал книгу об американской океанологической экспедиции, которая долгое время вела исследования в районе желоба Тонга, пытаясь узнать, проточна эта впадина или нет. Американцы выясняли возможность создания склада радиоактивных отбросов на дне океана. Если через впадину Тонга проходят воды океанских течений, то по мере разрушения оболочки контейнеров с радиоактивными веществами будет заражена обширная акватория Океании, и трудно предугадать все последствия этого заражения. Нас интересовало совсем другое. Нам нужно было записать изменения магнитного поля над впадиной. К трем часам дня мы подошли к краю желоба, и эхолот, как ему и положено в ответственных случаях, перестал работать. Он показал глубину шесть тысяч пятьсот метров и тут же стал сыпать на ленту такое месиво, что невозможно было ничего разобрать. Спирист переключил диапазон с десяти тысяч метров на две тысячи, чтобы волна, трижды отразившись, давала шесть тысяч, а остаток, сверх того, записывала на ленту. Иногда такую комбинацию удавалось проделывать. Удалось и на этот раз. Но прибор работал всего минут пять. Матвеев был взбешен. Летело ко всем чертям то, ради чего мы шли сюда из Сувы. Он переключил диапазон эхолота на десять тысяч метров, но тот не записывал глубину. Опять — бесчисленные точки. По счислению, мы должны быть уже в районе глубин восемь тысяч метров. Борис Михайлович стоял у эхолота, отыскивал на ленте какие-то точки и проводил между ними карандашом линию, якобы указывавшую глубину. Но была ли это действительно глубина, неизвестно. А на ленте «Т», где записывается общая сила магнитного поля, почти никаких изменений: третий день прямая линия, которая чуть-чуть отклонилась в сторону. Если сравнить данные, которые были показаны в мелководье гавани Сувы и здесь, на глубине восьми километров, то эти отклонения до смешного малы. Борис Цуцкарев стал смеяться. Матвеев рассердился:
