Вокруг Света 1986 № 10 (2553) - [30]

— А зачем, собственно, городу Белеву Трансмашзавод? И что такое древний город Белев для Трансмашзавода? — спрашиваю я, отбросив деликатность, у директора предприятия Сергея Ивановича Плюханова. И вопрос мой не лишен скрытого умысла. Сергей Иванович — инженер современной формации. Тульский механический институт он окончил в 1971 году. Но главное, может быть, в том, что он местный уроженец. В сущности, от этого человека, знающего Белев через собственное и недавнее еще детство, больше, чем от кого другого, зависит теперь будущее старинного города.

Сергей Иванович с ответом не промедлил:

— Белев без Трансмашзавода будет стареть. Прежние наши предприятия малопривлекательны для молодежи. А мы за десять лет всего двоих отправили на пенсию. Молодежь и роботы подходят друг другу. Но Трансмашзаводу нужны не абы какие рабочие. Наше производство требует людей мастеровитых, смекалистых, смелых и к тому же артельных, дружелюбных и не подсчитывающих каждый свой шаг. Таких работников дает и будет давать Белев. Если останется Белевом. Его традиции не забава. Это технология формирования характера. У меня какая мечта? Чтобы завод и город стали бы в психологическом плане единым целым...

Подобный оборот разговора не показался мне таким уж парадоксальным. Белев по-настоящему стал расти и богатеть только после укрепления Русского государства и изгнания с верховьев Оки всяческих завоевателей. Когда здешние стрельцы да казаки стали мастеровыми, жизнестойкость, сметка и готовность идти на риск пригодились и в мирной жизни. Когда в силу своего географического положения Белев оказался на перекрестке торговых путей, он быстро стал богатым городом. А в Петербурге было учреждено Белевское поле, где торговали кожами, пенькой, солониной, гречихой с верховьев Оки. Для русской армии Тула ковала оружие, Белев готовил провиант. В 1778 году утвержден был белевский герб: на голубом поле ячменный сноп, охваченный пламенем. Но не от одних только горожан зависела история города. Пролегли стороной железные дороги от Москвы и Тулы на Орел и Киев, захирело судоходство на Оке. И остался Белев уездным центром сельскохозяйственной провинции. Потонул в яблоневых садах, оберегая свои трудовые традиции. Ведь только со стороны древние обычаи кажутся беззаботными празднествами. Но исторически даже карнавальные шалости на масленицу имеют глубокий подтекст. И вот что любопытно: все основные сезонные циклы традиционных празднеств приходятся на периоды, предшествовавшие самому напряженному, срочному и важному труду. Из труда и для труда родится народная традиция, и в этом ее непреходящее культурное значение.

Считается, что зимние гадания и катания на санях приурочены к празднованию Нового года (в язычестве — к зимнему солнцестоянию). И как-то не вспоминается, что сразу после святок, на которые приходятся самые лютые морозы («крещенскими» назвали их в христианскую уже пору), отправлялись люди на заготовку строевого леса. В выстуженном дереве меньше всего влаги. Оно и легче и крепче. И нужно спешить, пока не набралось оно весенних соков. Тяжела лесорубная страда. Но весел предшествующий ей праздник.

Весна — это вспашка. Труд тяжелый и не терпящий промедления. Но пока ледоход, пока земля не поспела, радостна игра в лапту на прогретой проталине, сладок березовый сок и прекрасна первая песня жаворонка. Кстати сказать, языческая «масленица» приходилась на пору весеннего равноденствия. Христианство сдвинуло ее на февраль, но отменить не смогло.

Короткая пора между сенокосом и жатвой — «петровки», когда, по народному поверью, на восходе «солнце играет». Как оно «играет», никто мне не мог объяснить толком. Я сам лет пять подряд на петров день «встречал солнце». Но всякий раз упускал момент восхода — заворачивалась такая кутерьма, что становилось не до того.

Думается, современному человеку не дано в полной мере прочувствовать всей глубины переживания теми же вятичами своих неведомых ныне ритуалов. Академик Б. А. Рыбаков писал, что «древние торжественные языческие обряды по мере выветривания веры в их магическую силу превращались в веселую забаву деревенской молодежи и постепенно снижались до полуосмысленной детской игры». Но уже одно только ощущение восторга перед жизнью, наслаждение своим существованием, которое давали эти игры, порождали психологически бесценное чувство готовности к предстоящему напряжению всех сил и неясное еще желание трудных испытаний. Как это было нужно потом на заснеженной лесосеке или знойной августовской ниве!

И вот теперь осеннее равноденствие — «бабье лето», праздник урожая в преддверии хлопотливой подготовки дома и скотного двора к суровой и долгой зимовке. Иду по Коноплинской улице, мимо золотого от палой листвы приусадебного пруда. Под оглушительный гвалт грачей, слетевшихся на березы Петропавловского кладбища, выхожу на шоссе, ведущее на запад, к самым плодородным землям района. Раньше оно называлось Красный большак. И название это имело буквальный смысл. Когда в городе стало не хватать стройматериалов, решили разобрать на кирпич несколько церквей. Однако же получился только кирпичный бой, который для строительства не годился. Но ему нашли применение: утрамбовали шоссе. Дорога получилась отменная: широкая, сухая и чистого кирпичного цвета. Как-то сам собою Красный большак стал местом прогулок, а осенью шли по нему обозы с хлебом нового урожая...