Вокруг Света 1984 № 01 (2520) - [15]

— Талисман на счастье.— Бикенин пожимает нам руки.— Ведь Невельской и по рекам плавал.

Эта находка из тех мест в низовьях Амура, где устанавливались первые дружеские контакты моряков и местных жителей. Пока фотографы делают снимки, рассматриваю подарок. Не знал я, что позднее один доктор исторических наук опознает в глиняном конусе деталь воздуходувки древней плавильной печи, а другой ученый скажет, что это тотем, герб племени, знак власти старшинки, князца. Выслушав последнее суждение, я представил глиняный раритет на вершине шеста, который держал вождь. Перед ним и жителями деревни стоял русский офицер и объявлял через толмача: «Приамурский край, до корейской границы, с островом Сахалином составляют Российские владения... никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим народам не могут быть допускаемы». Сколько же может быть лет, нет, веков этому знаку-тотему?..

Первые мощные гребки выводят лодку на амурский простор, и, подхваченные течением, мы плывем в закрытую дымкой неизвестность. Впрочем, мне — штурману экспедиции — все как будто ясно: и ряд буев на фарватере, и длинные скопления водорослей, и контуры мысов. Когда часа через четыре забелели отмели на баре, мы затревожились, как наши предшественники из прошлого века. Во всю ширь охватываемого взглядом пространства разливался Амур, лишь по краям упираясь в туманные вершины мысов Пронге и Тибах. И вся пятнадцатикилометровая ширь устья была заполнена желтой, насыщенной песками водой, уставшей от стремительного течения и теперь на глазах светлеющей от встречи с прозрачной синевой охотоморской волны. Наш спорый бег к вечеру стал тормозить сильный ветер с левого борта. Одеяло и спальник пришлось прятать в полиэтиленовый мешок. Вооружившись банкой, отливаю воду и поглядываю вперед. Мыс Пронге надвигался на нас, а округлый купол с красной башней маяка ставил все на свои места: наконец мы «вплыли» в график движения первооткрывателей.

— Выбрасываемся.— За короткой командой Евгения следует ряд уже хорошо отрепетированных действий.

Поставив лодку носом к ветру, Евгений удерживает ее, а я перемещаюсь на корму. Повиснув на гребне очередной волны, лодка начинает скользить над отмелью. Соскакиваю за борт и, удерживая корму, дожидаюсь следующего вала. С третьим валом уже вдвоем проталкиваем лодку еще выше к ясно различимой верхней полосе прилива и прибоя из плавника, морской капусты, водорослей. Коротаем ночь в дежурке лодочной станции. С развешанной одежды сочится вода, за дверью постукивает по жести дождик...

Солнце повисло над дымкой, застилавшей лиман, в провалах отвесных скал мыса Пронге лениво хлюпает вода. «Тут кончается Азия,— писал Чехову— и можно было бы сказать, что в этой месте Амур впадает в Великий океан, если бы поперек не стоял остров Сахалин». Но до острова полсотни километров, а видимости нет. Снова хлещет по тенту мелкий дождь, корму сильно уваливает, и приходится снимать крышу с нашей каюты и облачаться в штормовые костюмы.

— Все повторяется.— Я сушу весла и всматриваюсь в запененное пространство лимана.— Снова усиливается «южак», и берег некстати заворачивает к западу...

— Будем идти под прикрытием островов. Длиннее, но надежнее.— Смургис принимает вахту и делает первые гребки.

Я всматриваюсь в карту и мысленно сличаю картину погоды в проливе с той, которую наблюдал Невельской. «Южные ветры, мгновенно свежея, разводили в водах лимана толчею и сулой, которыми заливало наши шлюпки настолько сильно, что часто приходилось выбрасываться на ближайший берег». Это как раз об этих местах, где поворачивали назад шлюпки Крузенштерна и Гаврилова. В ветровой «тени» Частых островов и по окаймляющим их мелям, где волна поменьше, упрямо продвигаемся вперед. Наконец берег склоняется к востоку, и вот уже виден заветный обруб истый мыс, за которым темнеет ровная полоса Сахалина.

Так 3 августа мы увидели пролив Невельского. «22 июля (3 августа по новому стилю.— В. Г.) 1849 года достигли того места, где материковый берег сближается с противоположным ему сахалинским. Здесь-то, между скалистыми мысами на материке, названными мной в честь Лазарева и Муравьева, и низменным мысом Погоби на Сахалине, вместо найденного Крузенштерном, Лаперузом, Броутоном и в 1846 году Гавриловым низменного перешейка, мы открыли пролив шириною в 4 мили». Только и успел прочитать эту запись из книги Невельского «Подвиги русских морских офицеров...». Надвигалась ночь. Блики огней ночного порта Лазарев и судов, стоящих на внешнем рейде, метались по мутному пластику нашей крыши. Шуршала в метре под нами галька...

На следующий день транзитом через порт Лазарев, мимо дремавших на рейде японских лесовозов мы спешили дальше. Смотрели на седловину между мысами, где уютно расположился поселок, а потом следили, как неумолимо приближалась песчаная осыпь легендарного острова Сахалин...

— Начнем первое ночное плавание,— неуверенно объявил Евгений, когда мы покинули остров.

Я зябко поежился, ощущая прикосновение влажной одежды, но ничего не сказал. Что было говорить... Ущербная луна, да и то за облаками, появится после часу ночи, к тому же прогноз, взятый в порту Лазарев: «южак» до 17 метров в секунду с дождем и туманом,— не вдохновлял. Я прислушивался к вою ветра, сразу обретшего силу, едва лодка вышла на траверз мыса Екатерины — груды обрывистых бесформенных скал. В сгущающейся мгле на наветренном берегу не было никакого укрытия. Лишь черные силуэты кекуров угадывались по бурунам прибоя. За ними на ощупь Евгений бросил якорь. Стоя на вахте, я оберегал короткий сон основного гребца и вслушивался в грохот наката за кормой...