Вокруг Света 1975 № 09 (2420) - [13]

— За ним и будем искать площадку для посадки, — сказал Анатолий Иванович.

Илья Павлович тоже привстал и долго, наклонившись вперед, разглядывал лед, потом изрек:

— Щенок, — и снова устроил свое крупное тело в кресле, добавив: — Разглядим поближе.

Позже я узнал, что «щенком» в ледовой разведке называют небольшой айсберг, оторвавшийся от материкового льда.

Командир закладывает виражи, и самолет кружит и кружит в поисках льдины. Под нами паковый, многолетний лед. На таком льду можно поломать лыжи, и бурить его трудно. Нам сейчас нужен осенний лед или зимний. Годовалый или полугодовалый. Его определить можно сверху по цвету: зеленый — осенний, синий — зимний...

Кружимся над очередной льдиной. Ее границы очерчены застывшими трещинами и торосами, от слепящей белизны поверхность льдины кажется ровной, как хоккейное поле.

Илья Павлович приготовил секундомер и ждет, когда самолет снова окажется над кромкой площадки, чтобы замерить длину посадочной полосы. Засекли.

— Мала, — коротко обронил Илья Павлович.

Вот уже который раз возвращается Анатолий Иванович к одной и той же льдине и, словно свыкнувшись с мыслью, что в этом квадрате лучшей нет, идет на посадку. И кажется, как на вынужденную... А вокруг океан, великие просторы и великие глубины...

— Шашки, — крикнул кто-то, и бортмеханик Валентин Быков приготовился возле люка, встал на колени с шашкой и спичками. Дымовая шашка помогает определить направление ветра, с тем чтобы самолет мог пойти на посадку против ветра. Быстрее гасится скорость. Прозвучала сирена, люк приоткрылся — ив ослепительную белизну, шипя и дымя, полетела шашка... Морозный воздух заполнил отсеки самолета. Командир направил машину по кругу, и мы увидели растянутую ветром рыжеватую струю дыма. Прежде чем самолет пошел на посадку, Лукин взялся спасать уху. Когда самолет начнет подпрыгивать на ухабах, от ухи может ничего не остаться; поэтому Валерий подхватывает длинными руками кастрюлю и, опершись спиной о сигарообразную емкость с горючим, согнувшись, держит ее на весу.

Штурман Владимир Арсланов стоит на коленях и держит приоткрытым люк, наблюдая за лыжами. Если след от лыж окажется мокрым — значит, лед очень тонок. Необходимо тут же взлетать. Лыжи коснулись полосы, удар — и заскользили...

— Сухо! — кричит Арсланов.

И все по цепочке передают командиру:

— Сухо, сухо... сухо...

Вышли на залитый солнцем лед. Какая-то особая тишина, доселе неслышимая, бескрайняя. Стоит сделать шаг, и снежный хруст разрывает воздух, отдается в синих тенях застывших после подвижки ледяных глыб. Встретив затянувшуюся трещину, вдруг начинаешь осознавать, что стоишь на Ледовитом океане, под тобой бездна и до Северного географического полюса каких-то три градуса...

Выгрузили на лед лебедки, ящики с батометрами, баллоны с газом, ломы, лопаты, палатку.

Пока Валерий Лукин с ребятами бурят лунку для гидрологической станции и оборудуют ее, мы в сорока-пятидесяти метрах от них для быстроты пробурили и взорвали другую лунку, чтобы измерить глубину океана. Лед оказался полутораметровый. Из лунки идет пар, голубая вода плещется и заливает края. Океан дышит. Установили лебедку (она тоже на лыжах), опустили грушевидный тяжелый грузик, и Илья Павлович отдал стопор. Тонкий трос, звеня, пошел в глубину. Счетчик лебедки отсчитывает метры: 700, 900, 1000... трос все еще идет с большим натяжением.

— Странно, — бурчит Илья Павлович. — Стоим над самым хребтом Ломоносова. Здесь должно быть не более тысячи... Может, в яму попали? — Едва уловимым движением руки, словно пробуя горячий утюг, он проверяет натяжение троса. Из палатки попеременно выбегают то Валерий, то Олег. Им необходимо знать глубину, чтобы распределить батометры по горизонтам... Счетчик показывает уже 1660 метров. На отметке 1972 метра барабан лебедки остановился. Илья Павлович выбрал слабину и застопорил трос.

— Этот лед пережил не одну пургу, — сказал Илья Павлович, взяв снегомер. Втыкая его в снег и заглядывая на деления, он пошел по льдине. Данные не записывал. «Все элементы держу в голове. Писать незачем». Прихватив карабин, он, опираясь на снегомер, направился к торосам. Я глядел ему вслед и думал о словах, сказанных Лукиным: «Илья Павлович из тех, кто один раз сходится с человеком».

В палатке — посреди пустой Арктики — жарко: горит газовая плита. Трещит мотор лебедки. Валерий с Олегом, скинув шубы, готовят данные: снимают показания температуры с только что поднятых из глубины батометров, в полиэтиленовые бутылочки наливают пробы воды. Летчики сидят на ящиках и поочередно записывают показания термометров.

Неожиданно, как случается здесь в апреле, небо затянуло, запуржило. Буран. Палатку сносит.

— Ничего, это ненадолго, — говорит Анатолий Иванович. — Хуже, когда летишь пять-шесть часов, а придешь в нужный квадрат — видимости нет. Не можешь определить, какой лед, не можешь сесть.

Вода в лунке даже в теплой палатке замерзает, приходится греть лом и опускать в воду. Ветер сносит палатку, загружаем ее основание снегом...

Анатолий Иванович оказался прав: ветер неожиданно стих, небо открылось, и солнце засверкало в каждой снежинке...