Вокруг Света 1972 № 01 (2376) - [44]

И здесь, если верить Плутарху, военачальник правителя небольшого царства Магадха на реке Ганг, юноша Андракотт, в котором нетрудно признать будущего создателя империи Маурьев — Чандрагупту, увидел Александра и был поражен его энергией. Впоследствии, как пишет Плутарх, Андракотт часто повторял, что Александр был на волос от того, чтобы стать хозяином всей страны, то есть Северной Индии. Состоялась их встреча в действительности или нет, неизвестно, но известно, что между 325 и 320 годами до нашей эры этот самый Андракотт, или Чандрагупта, приступил с немалой энергией и успехом к созданию империи. Видимо, пример Александра оказался слишком заразительным для человека столь же сильного и не менее энергичного.

Поначалу новая империя представлялась более политическим, нежели культурным объединением. Сын и преемник Чандрагупты распространил свою власть далеко на юг Индии, положив начало империи Маурьев, величайшей империи Индийского полуострова. Но это был лишь контур, который предстояло заполнить. Династия Маурьев должна была решать ту же проблему, что и Ахемениды за 200 лет до того, — создать собственную культуру.

Индийское изобразительное искусство до эпохи Маурьев было по существу и по преимуществу фольклором: терракотовые фигурки людей и животных, вылепленные более или менее талантливо, часто выразительные, всегда декоративные, но по своему духовному значению равные игрушке или амулету. На фоне зрелой индийской мысли это искусство кажется детским.

Факты показывают, что монументальная архитектура появляется в Индии лишь после похода Александра, и появляется при весьма замечательных обстоятельствах. Около середины V века до нашей эры столица Магадхи была перенесена из Раджгира на более удобную и плодородную равнину, в район нынешнего города Патна, где в то время река Сон впадала в Ганг. Именно здесь, в Паталипутре, на месте которой еще в конце VI века до нашей эры была поставлена пограничная крепость, обосновался первый из Маурьев — Чандрагупта.

«Во дворце императора все было устроено так, чтобы вызывать восхищение, — писал один греческий автор о Паталипутре, — и ни богатые Сузы, ни великолепная Экбатана не могли бы с ним состязаться. В парках тут гуляют павлины и фазаны, нарочно к тому приученные, и есть растения, которые увидишь только здесь... и тенистые рощи, и цветущие луга, и ветви деревьев, искусством садовника замысловато сплетенные... Также есть прекрасные бассейны, и в них рыбы драгоценных пород, охотно берущие корм из рук».

Археологам досталось не так уж много от былой роскоши Паталипутры. Но и это немногое подтвердило выводы, которые позволяли сделать исторические сведения, — именно по персепольской модели устраивал свою резиденцию Чандрагупта.

...Падение Персеполя символизировало падение Персидской империи. Империя лишена была крова. Империя погибла, и никому не было дела до ее искусства. Войско на марше не занимается поощрением художеств, даже если это войско Великого Александра. Множество мастеров Персии обречено было на длительное безделье. Податься им было некуда.

На западе, где процветало искусство эллинов, они оказались бы лишними. На северо-востоке? Но все еще неустойчивый, варварский быт скифов и парфян не испытывал нужды в их мастерстве. «Александрии», которые завоеватель разбрасывал на своем пути, имели, должно быть, вид и потребности вполне архаичные. Если там и строили, то своими, греческими, силами. Только в одной стороне слабо светил луч надежды — в стороне, куда вели давно проторенные торговые пути. Там, в Индии, была столетиями налаженная городская жизнь, и только там могли они рассчитывать на признание и своего рода покровительство, какое было привычно художникам Персии. Их ожидания полностью оправдались. Ибо, как показывают современные исследования, формирующее влияние зрелого персидского искусства на культуру Индии этой эпохи очевидно.

И дело здесь не только в подражании Персеполю — резиденции-дворца Паталипутры. Только после похода Александра в Индии начали высекать на придорожных скалах царские надписи — индийские правители переняли персидский способ монументальной пропаганды своих идей и устремлений. В скальных сооружениях Индии, не встречавшихся до этого времени, можно усмотреть родство с гробницами, вырубленными в персидских и индийских скалах в VII веке до нашей эры или даже ранее. Создается ощущение, что цвет персидского искусства был пересажен с катастрофической внезапностью, свойственной иногда силам истории, в индийскую почву, ожил и процветал там долгие годы.

Это может показаться удивительным — столь быстрое и прочное врастание чужеземного искусства. Но вряд ли даже самые искуснейшие мастера преуспели бы в этом деле, если бы сама историческая обстановка, само индийское общество не было бы готово к этому. Здесь, в среднем течении Ганга, вот уже два века длилось этическое, духовное брожение, создавались великие морально-философские системы, среди которых начал выделяться буддизм.

Но этим системам недоставало зримой формы, материального выражения.

Индийские дворцы, построенные на ахеменидский манер, пещерные храмы и наскальные послания — всего этого было мало для культурно-исторического объединения. Требовалось такое искусство, искусство массовое, которое стало бы средством объединения людей вокруг этой общей морально-философской системы. И со временем такое искусство было создано.