Вокруг Света 1972 № 01 (2376) - [45]

И это искусство, так же как и монументальные сооружения Маурьев, несло на себе отдаленный отблеск персепольского пламени.

Во второй половине XIX века северо-западная пограничная область Индии, древняя Гандхара, — та земля, на которую ступил Александр, перевалив Гиндукуш, — возбудила любопытство европейцев неожиданным обилием предметов искусства, названного вскоре гандхарским. Это были многочисленные каменные изображения, преимущественно рельефы на зеленоватом сланце с Пешаварской равнины, они перемежались скульптурой из сланца, массовой продукцией, которая большей частью, если не вся, была связана с представлениями и обрядами махаяны — северной школы буддизма, процветавшей в этом районе в первых веках новой эры.

Искусство Гандхары, несмотря на тематическое однообразие и весьма определенную направленность — изображение и прославление деяний Будды и его сподвижников, — очень сложно по составу. Множество греческих и римских черт находили в нем уже первые его ценители. К сожалению, им недоставало критического чутья. Воспитанные на музейных антиках и школьной латыни, они именовали это искусство «греко-буддийским», даже «греко-скифским», не замечая в нем собственно «гандхарского».

Но вскоре стало совершенно ясно, что западный элемент подчиняется здесь элементам иного происхождения и отнюдь не является главной составляющей величиной искусства Гандхары. В искусстве этом, восхитительно сложном и эклектичном, разнообразно сочетаются основные его компоненты — индийский, иранский, греко-римский.

И главное, как было выяснено впоследствии, именно в гандхарском искусстве впервые образ Будды из отстраненного от человеческого естества символа обрел человеческую плоть — прежде считалось недопустимым изображать пророка, буддизма в виде реальной личности. Откуда же могла появиться в Индии эта новая, портретная система?

И в поисках ответа на этот вопрос нам вновь надо вернуться на столетия назад, во времена Александрова похода на восток.

Вспомним, что после Персеполя Александр полонил Бактрию — персидскую сатрапию, лежащую на берегах Амударьи. После смерти Македонца Бактрия вошла в состав государства Селевкидов — преемников Александра. В середине III века до нашей эры бактрийский правитель Диодот, восстав, образовал самостоятельное Греко-Бактрийское царство. Бактрийские эллины, люди решительные и предприимчивые, примерно в 180 году до нашей эры распространили свое влияние на обширные земли, лежащие между Гиндукушем и Амударьей, и дальше на юг, до Инда. В 130 году до нашей эры Бактрийское царство пало под натиском полукочевых племен, вошедших в историю под именем кушан.

Но, видимо, это завоевание не сопровождалось поголовным уничтожением. Они побеждали, но готовы были учиться и, вероятно, уже на ранней стадии своих завоеваний щадили население греко-бактрийских городов, полагая, что терпимость выгодна. Затем, спустившись в Индию, они так же вели себя в городах индо-греческих.

Кушанские вожди были искусны и храбры, и удача сопутствовала им. Эти воины, опоясанные тяжелыми мечами, в долгополых развевающихся кафтанах, в шароварах, заправленных в короткие сапоги, приступили к созданию своей обширной империи. У них было многое или все, с чем можно было начать такое великое предприятие, — сила, богатство, энергия, память о древней иранской традиции и более свежие впечатления от греческих городов Бактрии. Теперь, перевалив горные хребты на северо-востоке, они увидели индийские города, не столь развитые, но все-таки очень похожие на те, бактрийские; и тогда, не теряя времени, принялись за дело.

Они вербовали художников и ремесленников отовсюду: с берегов великих рек в северных степях, с иранских территорий, из умирающих городов Греко-Бактрии с их обветшалыми коринфскими колоннадами и эллинистическими статуями. Так, в иной обстановке, подстрекаемое иными стимулами, оживало и облекалось новой плотью дело Александра и его преемников. Разнообразными путями шло становление кушанского искусства, и процесс этот, по-видимому, был тесно связан с историей развития государственности Кушанского царства, которое достигло высшего развития при императоре Канишке I, приблизительно в начале II века нашей эры. Это был восточный монарх, восточный ум, в котором соединились любопытство и решимость, упрямство и готовность перенимать. Он понял, что для объединения всех подвластных ему племен необходима единая морально-философская система, равно приемлемая для всех его подданных. Этой системой был буддизм, рожденный на индийской почве. А зримым глашатаем его стало гандхарское искусство — эклектическое и в то же время чрезвычайно действенное, искусство-эсперанто, которое превратилось в средство массовой коммуникации.

Тысячи скульптурных изображений, часто примитивные, иногда высокохудожественные, представляют тысячи буддийских историй и легенд, как религиозная живопись на стенах христианских церквей, как многоцветные витражи соборов бесконечно повторяют библейские сцены, дидактические, нередко наивные, исполненные на различных уровнях мастерства. Это искусство говорило общепонятным языком картинок и символов с огромными массами людей, преимущественно неграмотных. Оно было задумано как орудие пропаганды и в этом качестве стало популярным в самых широких слоях населения. А за пределами этой социальной функции, в тех образцах, где так заметен греко-римский светский элемент, оно находило искушенных и образованных ценителей. Для своего времени, в границах своего понимания мира искусство это, бесспорно, достигло совершенства (1 Советские исследователи ведут огромную работу по исследованию загадок Кушанской империи и ее искусства. В ближайших номерах журнала мы расскажем о новом открытии советских археологов, сделанном в этой области. — Прим. ред.).