Вокруг Света 1962 № 05 - [11]

И вот наступает — может быть, всего на несколько долей секунды — такой момент, когда изображения на экранах обоих телевизоров вдруг совпадают, становятся одинаково четкими, яркими. Это значит, что в небе над Пулковом на какой-то миг наступило равновесие, атмосфера на мгновение успокоилась, она хорошо пропускает все лучи. И в тот же миг автоматически включаются третий телевизор и фотоаппарат, который и снимает пойманную звезду в самый идеальный момент для наблюдений!

— Мы надеемся, что такая установка позволит в принципе избавиться от атмосферных помех, — заканчивает свой рассказ Николай Федорович.

Он говорит это спокойно, буднично, деловито, словно речь идет вовсе не о вековой мечте всех астрономов, для которых земная атмосфера казалась чуть ли не каким-то чудовищным бельмом, застилавшим зрение... И вовсе не обязательно для этого, оказывается, ждать, когда ракеты повезут телескопы на другие планеты!

Теперь я с новым, особым уважением смотрю на экраны телевизоров, обступившие нас со всех сторон.

На протяжении всей беседы меня мучает любопытство: кто же мой собеседник по специальности? Пришел он в астрономию из радиоэлектроники или, наоборот, заинтересовался радиотехникой только потому, что почувствовал, как это необходимо сейчас самой древней из наук? Угадать это мне не удалось: когда мы говорили о звездах, Луне, я не сомневался, что беседую с крупным специалистом-астрономом. Но вот речь заходит о технических тонкостях телевизионного телескопа — ну, конечно же со мной разговаривает инженер...

Оказалось, что истина, как это частенько бывает, пряталась где-то посередине. Да, Н.Ф. Купревич — инженер-электрик по радиосвязи и одновременно астроном. Но сразу же после института начал работать здесь, в Пулкове, сначала в службе времени, а затем занялся астрофизикой. Так что сплав двух наук в нем давний, прочный, давно уже ставший для него совершенно естественным и органическим. И разве это тоже не является одной из важнейших и любопытнейших особенностей современной астрономии, да пожалуй, и вообще всей науки космической эры?

Когда мы прощаемся, я спрашиваю у Николая Федоровича.

— Значит, машина может подменить наблюдателя у телескопа? А что же человек будет делать?

Купревич усмехается.

— Машина нам не враг, а помощник. Она возьмет на себя черновой труд — тем больше у астронома будет времени и возможностей, чтобы разгадывать тайны природы.

Г. Голубев, наш спец. корр.

Трое

Экипаж бомбардировщика «Пе-2» состоит из трех человек.

Они летали группой в операцию по кораблям. Экипаж Морозова потерял стрелка Костю Липочкина. Пуля прошила его тело.

На обратном пути Морозов передал, что его стрелок тяжело ранен. У посадочной полосы их поджидали врач, санитары и машина санчасти.

Был тихий весенний вечер. На взлетном поле зеленела трава, воздух пахнул соками просыпающегося леса. Была суббота, и немногие оставшиеся в курортном городке жители собирались дома после дневных забот. В костеле на главной улице играл орган, шла служба.

Аэродром, и городок, и пустынный морской берег были, словно стеклянным колпаком, прикрыты тишиной. Особенно удивительной была весенняя тишина для тех, кто только что вернулся из боя.

На аэродром опускались машина за машиной. Воздух наполнился гулом, но гул быстро таял в тишине, как снег, падающий в воду.

Санитары не без труда извлекли из кабины долговязое тело Кости Липочкина и положили на носилки. Он уже не дышал.

Морозов и Борисов стояли у носилок. У Кости был красивый задумчивый лоб, и сейчас лицо его казалось торжественно сосредоточенным.

Маша Горемыкина расстегнула на нем меховой реглан и китель, открыла белую спокойную грудь, приложила стетоскоп. И отошла. Она не любила говорить в таких случаях. Санитары положили Костю Липочкина в машину, увезли, и для многих он как бы перестал существовать. Но для Морозова и Борисова он продолжал жить.

В летной столовой, расположившейся в одном из залов дворца, разносили ужин.

К столу Борисова и Морозова подошел Калугин, присел. Они распили послеполетную порцию Кости Липочкина.

— Мир потерял замечательного математика, — сказал капитан Морозов, — я в этом убежден.

— А ты помнишь, Саша, как он взял на себя вину Метелкина, когда тот едва не угодил на губу?

Калугин, нахмурившись, слушал.

— Не знал я, что он математик, — немного удивленно сказал Калугин.

— Липочкин решил своим методом — вам, ребята, не надо говорить, что я в этом деле ни хрена не понимаю, — теорему Ферма. Так вот эту теорему лет триста решали все ученые математики Европы и ни черта не решили. А Костя Липочкин решил!

— У него была светлая голова и светлая душа, — сказал Борисов, — такого стрелка нет во всей Балтийской авиации.

— Не горюй, ребята, — сказал Калугин, — еще война не кончилась, некогда горевать. А вот кончится — тогда каждого вспомним...

Он стремительно встал и, отбросив огромную тень на стены и потолок, где недвижимо плясали древние гречанки в туниках и фавны играли на свирелях, исчез в коридоре.

Ужинали при свечах. В гарнизоне чинили движок. За столами шел громкий разговор. Люба едва успевала приносить граненые послеполетные стаканчики и шоколад в фарфоровых чашках из дворцовых сервизов.