Воины Карла XII - [25]

— Приведите в порядок лодки, — повелел король.

Мазепа, сей рыцарственный землевладелец, успев тем временем собрать свои чемоданы и бочки с дукатами, восседал на телеге, которая уже въехала глубоко в реку. Запорожцы и кучки солдат повязали себе на спину свою одежду, взяли под мышку доски и ветки и попрыгали в воду. Ближе к полуночи повозка короля была водружена на две связанных между собой лодки, и Гилленрок, стоявший у него в ногах, молча протянул Левенгаупту полевую карту, наклеенную на доску. Никто не говорил ни слова. Ночь выдалась звездная и тихая, слышно было лишь, как королевские телохранители бьют веслами по водной глади.

— Мы двое никогда больше его не увидим, пробормотал Кройц на ухо Левенгаупту.

— У него было такое странное выражение глаз. Еще не все масло выгорело в лампе, но грядущие годы вызывают у меня любопытство. Каково ему будет жить побежденным, высмеянным, состарившимся, наконец?

Левенгаупт отвечал:

— Венок, который он сплел для самого себя, увенчал вместо того весь народ. Этот венок навеки останется лежать на забытых могилах в днепровских плавнях. Так возблагодарим же его за все то, что он для нас сделал.

Издали сквозь ночную тьму доносился жалобный голос Мортена-Проповедника: «Он поставил меня притчею для народа и посмешищем для него, — говорит Иов. — Помутилось от горести око мое, и все члены мои, как тень. Гробу скажу: «ты отец мой», червю: «ты мать моя и сестра моя». Где же после этого надежда моя?.. В преисподнюю сойдет она и будет покоиться со мною в прахе».

Начало светать, и в окровавленной рубашке бродил Мортен от одной группы к другой и наставлял солдат в катехизисе и библейских текстах. Солдаты молча толпились перед опустевшим ложем короля, но, когда прозвучал клич, что они должны сдаться на милость победителя и когда русский генерал Бауэр, опаленный степным солнцем, возник на вершине холма, чтобы принять трофеи, Мортен-Проповедник сошел вниз, ломая руки. Вокруг на усталых, взмыленных лошадях сидели казаки в медных шлемах и с пиками. Перед ними на поле складывали большие и малые барабаны, трубы и мушкеты, чей гром прокатывался над батальонами, еще складывали знакомые знамена, вслед которым с крылечек и из окон махали некогда матери и жены. В кустах все сверкало и поблескивало. Старые, суровые унтер-офицеры со слезами на глазах обнимали друг друга. Некоторые срывали повязки со своих ран, чтобы свободно текла кровь, а двое товарищей по оружию одновременно лишили друг друга жизни своими мечами за мгновение до того, как бросить их под ноги врагу в кучу других трофеев. Безмолвно и грозно проходили калеки. Среди них были юноши с отмороженными щеками, юноши без носа или ушей, отчего они походили на мертвецов. На костылях проковылял еще не достигший совершеннолетия прапорщик Пипер, потерявший пятки на обеих ногах. Прошел и придворный вельможа Гюнтерфельт, лишившийся обеих рук и получивший взамен из Франции две деревянных, их черные и блестящие пальцы перебирали полы его сюртука. Еще постукивали деревянные ноги, и палки, и носилки, и фургоны для раненых.

Мортен-Проповедник стоял, стиснув руки. Перед глазами у него кружились искры. Кругом все гудело и стонало, и старый дух проповедника так бурно на него нахлынул, что он сам мог слышать, как его голос сперва прерывался и хрипел, но потом обрел прежнюю силу, и ему почудилось, будто его уносит прочь на крыльях собственного голоса, и он оборачивается на лету языком пламени.

Шатаясь, он подошел к горе брошенного оружия и указал на пустой королевский шатер:

— Он и только он во всем виноват! Одетая в траур мать или вдова, поверни его портрет в твоем доме лицом к стене! Запрети своим детям произносить его имя! А ты, маленькая Дуня, что вскоре начнешь со своими товарками собирать цветы на могилах, сложи ему памятник из человеческих черепов и лошадиных голов. Ты, калека, постучи своим костылем в рыхлую землю и уговорись с ним о встрече там, внизу, где уже лежат тысячи, принесенные им в жертву. И все же я убежден, что однажды мы предстанем перед Высшим судьей со своими костылями, на своих деревянных ногах и скажем: Прости ему, Отче, как мы ему простили, ибо наша любовь к нему обернулась для него и победой, и поражением.

Когда никто не откликнулся на его слова, когда все, напротив, продолжали стоять молча и согбенно, будто уже сказали то же самое слово в слово, отчаяние Мортена стало еще сильней, и он закрыл ладонями свое угловатое лицо.

— Во имя Божье скажи мне, что он жив! — выкрикнул Мортен. — Скажи, что он жив!

Своими черными, деревянными пальцами Гюнтерфельт снял с головы шляпу и отвечал:

— Его Величество спасен.

Тут Мортен-Проповедник преклонил колени, задрожал всем телом, потом, собравшись с духом, проговорил:

— Благословите Господа все воинства его. Раз Его Величество спасен, я готов претерпеть все тяготы, которые судьбе будет угодно на меня взвалить.

— Да-да! — пробормотали за ним шведы, и каждый медленно обнажил голову.

ВЗГЛЯНИ, ВОТ ЧАДА МОИ

Капрал Андерс Гроберг стоял со своей фляжкой среди Сарацинской пустоши. Вокруг него беспорядочно двигались остатки шведского войска и запорожцы, на телегах лежали раненные под Полтавой. Всю ночь и все утро Андерс копил свою жажду, чтобы приберечь последние капли до самой крайней крайности, теперь же муки жажды взяли верх, но, поднеся фляжку к губам, он в последнюю минуту передумал и снова опустил ее.