Воины Карла XII - [20]

И впрямь повелитель своих воинов видел сон, а во сне — бесконечный ряд хихикающих и фыркающих людей, которые спешно проходили мимо, прикрывая ладонями лица, чтобы он не видел, как они его высмеивают. Порой они были прозрачно-зеленого, порой синего цвета, и все светились подобно зажженным свечам. В конце процессии на взмыленном гнедом коне явился человек, с головы до ног одетый в шелковую тафту, черную и запыленную. «Эй ты, лысый и хромой швед! — вскричал он, с громовым хохотом, наклонясь в седле. — На этом самом месте три столетия назад орды Тамерлана разбили наголову все западное войско. Где уж тебе с твоими поредевшими частями и жалкими четырьмя орудиями противостоять моей орде? Мои воины — все сплошь ворюги и спившиеся подонки, мне они менее дороги, чем гвозди, вбитые в доску. Да только гвоздей этих у меня полным-полно. Я сооружаю корабль, который проплавает века, да и сам я по сей день таков же, каков был, когда простым плотником посещал Саардам. Миллионы и миллионы миллионов благословят плоды рук моих».

Король хотел отвечать ему, но язык у него словно присох к гортани. Левенгаупт, обнажив голову, опустился перед ним на колени и легко коснулся его плеча.

— Всемилостивейший государь, занимается день, и я призываю благословение Божье на высокую персону Вашего Величества и на Ваше дело.

Утренняя заря уже светилась между древесных стволов, и король открыл глаза. Проснувшись, он сразу схватился за меч. Когда же он увидел людей, его обступивших, и бородатого проповедника Нордберга и всех слуг, черты его лица изменились, и он кивнул с привычным холодным дружелюбием, но увиденный им сон все еще отчетливо присутствовал в его мыслях, и ему невольно казалось, будто и все остальные тоже могли этот сон видеть.

— Что есть государство? — спросил он. — Игра случая, обширное землевладение с укрепленными рубежами! Битвы и междоусобицы передвигают эти рубежи. И еще одно, царь, тебе дана власть над миллионами, но есть ли у тебя власть над самим собой? Господь Бог наш может в премудрости своей сделать так, что однажды государство станет менее важно, чем важен отдельный человек. Если я одержу над тобой победу, весь твой корабль займется огнем и обратится в пепел, но если ты победишь меня и мое войско, ты тем самым лишь довершишь торжество моего дела.

Левенгаупт схватил за руку Кройца и мрачно шепнул:

— Дорогой брат! Меня не оставляют тяжкие предчувствия. Доведется ли нам еще когда-нибудь стоять вместе под свободным Божьим небосводом? Слышно ли тебе, как фельдмаршал сыплет проклятиями позади укреплений? А Гилленрок даже и не думает подойти к нему и спросить, каков будет приказ. Да и сам ты мешкаешь. А теперь погляди, как нагло пялится на нас Пипер.

— Ну, шведы всегда нагло глядят друг на друга. За это однажды им придется исчезнуть с лица земли, и само имя их будет стерто из памяти людской. Нашим детям в десятом или двадцатом колене суждено пережить это сполна. А сегодня мы видим лишь начало.

— Господь да простит тебе твои слова. Мне не доводилось никогда видеть более прекрасных героев Божьих, чем шведы, никогда — народ настолько свободный от самоуверенности властолюбия, от его грубой хватки. Сейчас король слишком болен, чтобы и далее объединять нас, хоть он и выглядит спокойным как безусый корнет. При рождении он был наделен легкомыслием, которое боги даруют своим избранникам, но теперь…

— Теперь?

— А теперь он приобрел несокрушимое самообладание и дар притворства, в который боги превращают легкомыслие своих избранников, прежде чем их покинуть.

Левенгаупт надвинул шляпу глубоко на лоб и взялся за свой меч, но потом снова обернулся к Кройцу и шепнул:

— Возможно, люди, подобные мне с моими тревогами о солдатах, и люди, подобные Гилленроку с его чертежными принадлежностями, с его редутами, которые забраны палисадом, никогда не понимали короля по-настоящему. Ты со своим мечом лишь слепо повиновался ему. Пусть же все мы сегодня вместе с ним осуществим его миссию, ибо я чувствую, что тот, кто доживет до вечера, еще будет завидовать братьям своим, которые к тому времени уже окажутся в царствии небесном.

Рыцари вскочили в седла. Левенгаупт направился к своим пехотинцам, и на рассвете все они увидели перед собой поджидающее их поле битвы. Оно было уже черное. Уже обгорелое. Пепелище, которое без единого цветка, без единой соломинки терялось за деревьями в голых степях. И такое оно было плоское, что провезти по нему пушку не стоило бы никакого труда.

Перед самым большим русским редутом возник всадник в красном и разрядил пистолет. Это побудило врага ударить во все барабаны за шанцами, на которых возникли бесчисленные группы солдат со штандартами, с трубами и пушками, им тотчас отвечала шведская музыка — то все шведские полки разом ударили в барабаны.

Отважный Аксель Спарре и Карл Густав Роос ринулись со своими батальонами во главе войск на штурм полевых укреплений. Фыркали лошади, скрипела упряжь, громыхали карабины, посвистывали сабли, пепел и пыль падали на рощи, и под их слоем угасала зелень листвы.

Король отправил Кройца на левый фланг, вслед за одолевающим врага Спарре, а позади захваченных укреплений вражеская конница была обращена в бегство и отогнана к болотистым лугам перед Ворсклой. С другой стороны наступал Левенгаупт со своей пехотой, он взял два редута и перестроил войско, чтобы с южной стороны пойти в штыковую атаку на вражеский лагерь. Там была такая паника, что женщины уже начали запрягать обозных лошадей, но сама царица, рослая дама лет примерно двадцати, с пышной грудью, белым лбом и нарумяненными щеками по-прежнему со спокойствием почти высокомерным оставалась подле раненых среди бутылок с водой и корпии.