Воинство ангелов - [157]

Никто бы не вынес, говорила я. Это невозможно. Что-то должно случиться.

Оно и случилось. Однажды вечером, когда мы с Тобайесом сидели за ужином из сандвичей с ветчиной и зеленого салата со шкварками, сдобренного уксусом и подслащенного — в такую жару трудно думать о более плотной еде даже на закате, — Тобайес вдруг поднял глаза от тарелки, нарушив молчание.

— Знаешь, — сказал он, — сегодня такая забавная вещь произошла.

Он так давно перестал рассказывать мне о событиях дня, что, услышав эти слова, я ушам своим не поверила.

— Но я на ней десять долларов заработал.

Я промолчала.

— Угу, — сказал он. — Десять долларов, не больше не меньше.

— Десять долларов — они и есть десять долларов, — сказала я.

— Верно подмечено, — заметил он, откусив кусочек сандвича, маленький, аккуратный, прожевал. — Черт бы побрал эту жарищу, — сказал он и отмахнулся салфеткой от кружившей над столом мухи.

— Действительно жарко, — сказала я.

Когда он наконец принялся рассказывать, я уже забыла начало — что произошло что-то забавное.

— Меня сегодня сыщик навестил, — сказал он.

— Сыщик?

— Ну да, от Пинкертона, — сказал он. — Это большое агентство. Там много сотрудников, и он тоже оттуда. Ты в жизни не догадаешься, по какому делу он приходил.

— Конечно, — сказала я, — и пытаться не стану.

— Ну так вот, — сказал он, подавшись вперед в некотором ожидании и искусно интригуя меня, намеренно не спеша с ответом. — Ну так вот, это по поводу Дядюшки Гниля.

— Что тот сделал? — спросила я.

— Сыщики же не преступлениями занимаются, ты что, не знала? — раздраженно спросил он.

— Нет, это я знала.

— Так что речь не о том, что сделал или не сделал Дядюшка Гниль, если, конечно, не считать преступлением, достойным взятия под стражу, его лень вкупе с чудовищным запахом, потому что Всемилостивый Господь, кажется, не создавал еще существа более бессмысленного и вонючего. Да… — Он наклонился ко мне: — Между прочим, он закончил разборку погреба?

— Нет, — сказала я.

— Так за что же ты ему платила? — с досадой воскликнул он. — Ты заплатила ему пятьдесят центов, ведь так? Ты что, считаешь, что деньги на деревьях растут?

Я потупилась, уставилась в тарелку. Мне казалось, я вот-вот расплачусь.

— Да, — продолжал он, — платить этому благоухающему потомку эфиопов и пресмыкаться перед ним! Ради этого мы проливали кровь и погибали! Большая благодарность Уильяму Гаррисону, Гарриет Бичер-Стоу, Эйбу Линкольну и мне!

Я не смела поднять на него глаза. Ждала, пока он заговорит снова.

— Мне казалось, тебе должно быть интересно послушать про сыщика, — заметил он.

— Мне и интересно, — сказала я и попыталась изобразить заинтересованность. — Нет, право же, очень интересно… Просто эта жара…

— Ладно, — сказал он. — Заявился ко мне этот сыщик и стал задавать вопросы, что мне известно о Дядюшке Гниле. Между прочим, ты знала, что фамилия его Лоунберри?

— Нет, не знала.

— Думаю, и никто не знал. Но тем не менее это так. Сыщик назвал некоего Лоунберри из Чикаго и по тому, как он это сделал, я понял, что человек это весьма обеспеченный, даром что цветной. И вот этот Лоунберри разыскивает своего отца. Он уже угрохал на это кучу денег, как объяснил сыщик. Похоже, Дядюшка Гниль может уйти на заслуженный отдых и слезть со своей тележки.

— Это интересно, — сказала я, постаравшись, чтобы слова мои прозвучали правдоподобно.

— Ну, — сказал он, — интересно или неинтересно, но открывает кое-какие перспективы для некоего блестящего молодого человека, жаждущего попытать счастья на Западе и расширить дело, возрастая вместе со страной.

На это я не нашла, что ответить. Единственное, что я могла, это сидеть неподвижно и чувствовать, как медленно вянут зеленые ростки надежды в душе.

— И к черту Канзас, — сказал он.

А потом:

— Канзас этот чертов…

И резко встав со стула, объявил, что должен приниматься за дела. Возле самой двери он обернулся со словами:

— Очень вкусный ужин, Мэнти! — и улыбнулся.

— Спасибо, — сказала я, думая, скоро ли он направится в кладовку.

Нет, к Рору случившееся отношения не имело, но это было только начало. Следующие две-три недели прошли как обычно. Каждый день меня словно выталкивало что-то из дома, каждый день, кроме воскресенья, потому что я знала: в воскресенье старика на месте не будет. Меня не занимала мысль, где проводит он воскресенья, как и где коротает ночи. Может быть, как жаба, прячется под камень, или же растворяется в воздухе, исчезая во мраке, чтобы с первыми лучами опять материализоваться из тумана воспоминаний и на несколько часов стать печальной тягостной реальностью на залитом солнечным светом перекрестке.

Потом, в один прекрасный день, в понедельник, его там не оказалось. Я не верила собственным глазам, а его отсутствие наполняло паникой, но по-новому. Ту, прежнюю панику я сумела преодолеть, подчинить. Теперь же возникло что-то новое, какой-то дьявольский трюк, уловка, специально выдуманная, чтобы мучить меня.

Вернулся с работы Тобайес. Сел обедать и рассказал о новом забавном случае.

— Знаешь старика-нищего, цветного, который слоняется по городу?

Сердце мое замерло. Вот оно. Значит, я оказалась права. Это была уловка, хитрость! Наверняка старик знает все, он выведал, кто я такая, и с сыщиком тем тоже связан, иначе почему сыщик пришел именно к Тобайесу? И на кого он работает? Кто эти люди, что преследуют меня? Они ли подослали Рору или Рору подослал сыщика? Все это пронеслось в голове, завертелось в бешеном, безумном коловращении, и я ощущала собственное безумие, но сделать ничего не могла, потому что знала, знала доподлинно, что цветной этот приходил к Тобайесу. Теперь он примется за Тобайеса, и с каждым днем тайна моя станет приоткрываться все больше, и каждый день я буду думать, не последний ли это день.