Воин в поле одинокий - [29]

Всерьёз чужою смертью и страдать

Чужим страданьем — сердцем и душою —

Пока идёт спектакль, они честны

Пред Богом и Его высоким даром…

«Дымной тенью, тонкой болью…»

Дымной тенью, тонкой болью

С явью сон непрочно сшит…

Привкус горечи и соли —

Одинокий воин в поле

За судьбой своей спешит.

Словно бы неторопливый

Мерный бег, широкий мах.

Птица стонет сиротливо,

Тускло вспыхивает грива,

За спиной клубится прах.

Бесконечен щит небесный,

Безвозвратен путь земной —

Обречённый и безвестный…

Голос ветра, голос бездны,

Голос памяти иной.

Воин в поле одинокий,

Дымный морок, млечный след…

Гаснут сумерки и сроки,

В омут времени глубокий

Льёт звезда полынный свет.

«Не вписаться. Чертополох в меже…»

Не вписаться. Чертополох в меже

Тянется вверх, горизонталь калеча.

Не вписаться. Крылья на вираже,

Словно горб, выламывающий плечи.

Не вписаться — с этим клеймом на лбу,

С этим — на сером фоне — тузом бубновым.

Не вписаться… Тёмную ворожбу

Ветер уже написал на листе кленовом.

Не вписаться — поздно, поздно, небось,

Притворяться, что до всего есть дело…

Не вписаться — время проходит сквозь

Тень мою, истончившуюся до предела.

Не вписаться… Плещется тихий свет,

Ночь колышет звёздное коромысло.

Не вписаться. Да и, в общем-то, смысла

В этих попытках уже никакого нет.

«В свой тесный дом, где даже негде сесть…»

В свой тесный дом, где даже негде сесть,

Ввести козла, чтоб после выгнать гада.

И осознать, что счастье в жизни — есть.

И больше ничего уже не надо.

А то ещё — опасно заболеть,

Прочувствовать вполне, что значит — «плохо»,

Но милосердьем свыше уцелеть

И радоваться выдоху и вдоху.

Всё потерять, а после — обрести

Частичку, малость, ну хотя бы что-то…

Пока мы живы, как там не крути,

Всё — не фатально по большому счёту.

Как ярок свет, когда отхлынет мгла!..

И мальчик у волшебницы во власти

Из льдистых литер «Ж», «П», «О» и «А»

Упорно составляет слово «СЧАСТЬЕ».

«Разделяя пространство, река продолжает его…»

Разделяя пространство, река продолжает его

В виде времени, и, уплывая по ней, отраженья

Искажают ландшафт, изменяют природу того,

Кто замедлил шаги, околдован игрой светотени.

Он едва подошёл — и секунды сгустились в года,

Он лишь только увидел, как тень превращается в свет, но,

Задержавшись на миг, он останется здесь навсегда

— Между вдохом и выдохом жизнь истечёт незаметно.

Но глядящий на воду становится временем сам,

И оно, потихоньку струясь в глубине его плоти

Пробиваясь неведомым руслом к иным небесам,

Размывает границы при каждом своём повороте.

Махаон

За еловой стеной, за торжественным хором сосновым,

Где косые лучи меж ветвей паутинку сплели,

Есть лесная поляна, заросшая цветом лиловым —

Там танцуют стрекозы и грузно пируют шмели.

День звенит и стрекочет, кружится, мерцает, мелькает…

Только перед закатом, когда в золотой полусон

По стволам разогретым смолистые капли стекают,

Приплывает сюда на резных парусах махаон.

Он неспешно плывёт, и, как чистая радость, искрится,

Так несуетно-царственен и от забот отстранён.

Всё встречает его: и цветов изумлённые лица,

И гуденье шмелей, и беспечных кузнечиков звон.

С каждым вздохом крыла отлетает он выше и выше,

Свет вечерний дрожит над моим неподвижным плечом.

И взрывается время, мешая небывшее — с бывшим.

И душа вспоминает. И не понимает — о чём.

«Нынче ветер всё свищет и свищет…»

Нынче ветер всё свищет и свищет

Во дворе нашем ночь напролёт,

Словно что-то забытое ищет,

Безнадёжно кого-то зовёт.

То в метельном столбе закружится,

То присядет на ветхий карниз,

То испуганной снежною птицей,

Вверх рванётся, обрушится вниз,

То притихнет у стенки колодца,

То с размаху ударит в окно,

Застучит, через щели прорвётся,

И засвищет опять про одно:

«Что ты делаешь здесь, в этой клетке,

Где работа, да сон, да беда,

Варишь суп, жить мешаешь соседке,

Коридором бредёшь в никуда?

Вспоминай, вспоминай, моё сердце,

Погляди же в окно, погляди!

Чёрной лестницей, узкою дверцей

Поскорее ко мне выходи!

Я верну тебе прежние силы,

Свет улыбки, былую красу,

Я тебя подхвачу легкокрыло,

Далеко-далеко унесу.

Выходи!..» — обрывается резко,

Сумрак плотен и словно бы сжат,

За колышущейся занавеской

Запотевшие стёкла дрожат.

Время утренней серой щебёнкой

Засыпает ночную вину,

И лишь только дыханье ребёнка

Нарушает мою тишину.

«Он кормит воробьёв и голубей…»

Он кормит воробьёв и голубей

У пристани на каменной ступени,

И кажется лицо его грубей

И сумрачней в мерцанье светотени.

Нетрезв, оборван и весьма помят,

Он крошит хлеб неловкими руками.

Скользит и уплывает его взгляд

Скорлупкой по воде меж облаками.

Он крошит хлеб и курит «Беломор»,

И пахнущие сыростью речною

Обрывки слов и прочий мелкий сор

Взметаются у ветра за спиною.

Хватают птицы крошки и куски,

От жадности дерутся что есть силы…

И вдруг взлетают разом — высоки,

И — легкокрылы.

«Будь я кровью чуть-чуть пожиже…»

Будь я кровью чуть-чуть пожиже

Да слегка погибче спиной,

Я, конечно, могла бы выжить,

Даже если — любой ценой.

Я, конечно, могла бы тоже,

Я могла бы — да не смогла

Пережить, потом подытожить

Миллиграммы добра и зла.

Я могла бы и то, и это,

Я вписалась бы в круговерть.

Я могла бы не быть поэтом

И не знать, что такое — смерть.

И не спрашивала б гадалка,

Не глядела бы долго вслед:

— Страшно, милая? Или — жалко?