Воин в поле одинокий - [2]

Где ты улыбаешься мне не с портрета,

Где слёзы легки без хмельного надрыва,

Где все наши лица беспечно-красивы.

Где платья ещё не потрачены молью,

Где сердце ещё не измучено болью,

Где живы друзья, и прекрасное лето

Улыбками юности нашей согрето.

Где мысли о вечном вполне романтичны,

Где все мы талантливы и необычны.

Где нынче проводят, а завтра — встречают,

Где поят на кухне портвейном и чаем…

Где лодки-качели до неба взлетают

И все телефоны ещё отвечают.

Где с лёгкой душой говорят «до свиданья»,

Где нет безнадёжно — последних прощаний.

Где все мы не ведаем нашего часа,

Где в комнатах смеха остались гримасы,

Где слушали Цоя и «Шипку» курили,

И то, что имели, совсем не хранили.

Где в ЦПКиО катерок на причале,

Где много надежды и мало печали,

Где всем по пути, где манит неизвестность,

И путник не знает, что путь его — крестный.

«Звучат шаги размеренно и чётко…»

Звучат шаги размеренно и чётко,

В неверном свете редких фонарей

Дрожат ограды кованые чётки,

И ветка, наклонённая над ней.

Лишь хлопнет дверь, и снова только эхо

Невидимым конвоем за спиной,

Да еле слышный отголосок смеха

Там, на мосту, над чёрной глубиной.

И плавится в ночном канале город,

Изнемогая от дождей и смут…

Объятия Казанского собора

Ещё распахнуты, ещё кого-то ждут.

Ноябрьский сон

К седьмому выпал снег, и все дома

Прикрыли срам облупленных фасадов.

Уже не осень, но и не зима,

Нет имени сезону — и не надо.

Лишь выпал снег — и стихли все шаги,

И замерли, почти исчезли звуки,

И помертвевшей улицы изгиб

Застыл в безмолвной судороге муки.

И в непривычной, жуткой тишине

Безвременья — огромной и свинцовой

Проходит демонстрация теней

По бесконечной слякоти Дворцовой.

Идёт парад. И бронетранспортёр

Бесшумно тянет длинную ракету.

Проходит конница — и алый «разговор»

Мешается с блестящим эполетом.

Ударники ушедшего труда

И нищие проносят транспаранты,

И движутся вперёд, вперёд… Куда? —

Туда же, куда барышни и франты.

Как Богу теодицея нужна

Не для себя — для грешников, быть может, —

Снег нужен ноябрю. И он сполна

Отсыплет, убелит… Но потревожит

Тот странный, чуткий и бездонный сон,

Натянутые до предела струны —

Звенящую, тугую связь времён,

И вечностью начертанные руны.

Попытка написать письмо

Эпистолярный жанр почти утерян.

Письмо теперь так сложно написать.

Столь многое хотелось бы сказать,

Но постоянно кажется: неверен

Сам тон письма — то холоден и сух,

То проскользнёт ненужная усмешка,

То явно равнодушие и спешка —

Не удержать в бумажной плоти дух.

Потомкам нашим, даже самым близким,

Мы не оставим, право, ни листка,

Ни строчки, где бы дрогнула рука,

Ни лепестка надушенной записки —

Мы обрываем за собою нить…

Всё к лучшему — не станут боль чужую

Читать и перелистывать впустую,

И пепел наш не будут ворошить.

И всё-таки сегодня я пытаюсь

Вам написать. У нас октябрь, дожди.

И сырость. И ноябрь впереди.

Я на работу каждый день мотаюсь,

И проклинаю транспорт, лужи, дождь,

И — листья (это золото чрезмерно

При нашей горькой бедности, наверно),

И — собственную вежливую ложь.

Мы живы все, чего и вам желаю,

Из наших окон сумеречный вид

Всё не меняется. И над столом висит

Всё та же люстра… Право же, не знаю,

О чём ещё писать, хотя боюсь

Обидеть краткостью. Целую, обнимаю,

Прошу простить, прощаюсь и прощаю.

И — остаюсь. Навеки остаюсь.

Мариенбург

В краю далёком, в городе Марии

Душа осталась пленною навек.

Озябший парк и улицы пустые

Заносит снег, заносит первый снег.

Там стук копыт и глухо, и тревожно

Трёхтактным ритмом разбивает тишь,

И сонные деревья осторожно

Нашёптывают: «Стой… Куда спешишь?..».

А небо отчуждённо и высоко,

И хрупкий лист ложится в снежный прах.

И скачут кони далеко-далёко,

И ветер сушит слёзы на глазах.

«На улице обычное ненастье…»

На улице обычное ненастье,

И нынче я в подземном переходе,

Хотя спешила очень сильно, вроде,

Заслушалась каких-то двух певцов.

Сулила песня если и не счастье,

То оного хотя бы вероятность,

И это было грустно и приятно —

Гитара с подголоском бубенцов.

Мой милый друг, я знаю, жизнь — копейка,

Мне ни себя, ни Вас ничуть не жалко,

Вы помните, есть старая считалка,

Где кто-то просто вышел погулять.

Но прохудилась детства душегрейка,

И даже там, мне кажется, стреляют.

(Все дети в своих играх убивают.)

Ну, что же дальше — три, четыре, пять…

Взгляните — под роскошным покрывалом

Огромный странный город на морозе,

Как император, опочивший в бозе,

При всём параде в струночку лежит.

Но истинных трагедий крайне мало —

Всё больше фарсы или мелодрамы,

И это ведь неплохо, скажем прямо,

Случись иначе — мир не устоит.

Влюбиться в Вас, наверное, прикольно,

А впрочем, в нашей жизни всё возможно.

Ну что Вы, не глядите так тревожно —

Я, право, не хотела Вас пугать.

Я слишком знаю, что такое «больно».

На вещи глядя чересчур реально,

Я отменяю всякую фатальность,

И я не стану в зайчика стрелять.

«Полночь бредит обрывками медленно тающих фраз…»

Полночь бредит обрывками медленно тающих фраз:

…Скоро яблочный Спас, мой родной,

   скоро яблочный Спас.

Скоро яблочный Спас, мой родной. Мы откроем окно,

И подскажет нам утро, что яблоку всё прощено.

Поплывут колокольные звоны вдоль улиц, садов,

Распадётся узор наших жизней и сложится вновь,

В хороводе закружат белёные стены церквей,

И улыбка твоя отразится в улыбке моей.