Военный врач. Хирургия на линии фронта - [20]

Моим естественным желанием было взяться за дело – чтобы другие увидели, что я не теряю времени зря, а отчасти из-за того, что зачастую намного проще делать хоть что-то, чем бездействовать. Но было ли такое решение правильным? Она была пожилой и получила тяжелейшие раны. Вряд ли бы она пережила долгую операцию или череду процедур. Кроме того, наши запасы крови для переливания были весьма ограничены. Должна ли она достаться ей? Или же завтра появится человек, которому кровь будет нужнее? Да и кто я такой, чтобы это решать? Возможно, было бы лучше просто дать ей морфин, чтобы унять боль, и позволить спокойно уйти.

Я все-таки решил оперировать и принялся обрабатывать раны: очищать и срезать омертвевшие ткани, удалять фрагменты костей, пытаясь сохранить оставшиеся здоровые. После сорока пяти минут такой работы меня по плечу похлопал анестезиолог.

– Она умерла, – сказал он.

ЭТО БЫЛО ВЕСЬМА УДРУЧАЮЩЕЕ НАЧАЛО, НО РАНЕНЫЕ ПОСТУПАЛИ В ТАКОМ КОЛИЧЕСТВЕ, ЧТО ВРЕМЕНИ ОСМЫСЛИТЬ СЛУЧИВШЕЕСЯ ПОПРОСТУ НЕ БЫЛО, И ВСКОРЕ ОСТАВШИЕСЯ МЕДИКИ ПОНЯЛИ, ЧТО Я ВСЕ-ТАКИ ЗНАЮ СВОЕ ДЕЛО И МНЕ МОЖНО ДОВЕРИТЬСЯ.

Мы приступили к слаженной командной работе, несмотря на напряженность, лишения и постоянную опасность. Большинство из них немного говорили по-английски, а некоторые – очень хорошо, но порой путаница все равно случалась. Помню, я решил, что выучил какое-то боснийское слово, когда один врач время от времени вскрикивал, как мне казалось, «Макадоу! Макадоу!». Я думал, что, возможно, это означало завершение определенной стадии операции либо вовсе было каким-то боснийским ругательством, пока до меня не дошло, что после каждого крика «Макадоу!» одна из медсестер всегда подавала ему ножницы «Макиндо», названные в честь выдающегося новозеландского хирурга Арчибальда Макиндо.

Люди к нам попадали из-за бомб и пуль, но самой большой проблемой во многих смыслах была температура. В ту зиму в Сараеве стоял сильнейший мороз. Он проникал сквозь одежду и пронизывал до костей. Это сказывалось и на пациентах. В операционной, где мы работали, было очень холодно. Вода, в которой я мыл руки, была ледяной, мой хирургический халат вскоре сильно истрепался, хирургические маски закончились, и мое дыхание превращалось в пар из-за низкой температуры.

Если нам холод доставлял дискомфорт, то для пациентов представлял смертельную опасность: они могли умереть от переохлаждения прежде, чем их добьют полученные раны. Температура в операционной должна быть высокой: когда вскрываешь пациенту живот, он очень быстро теряет драгоценное тепло. Исход операции непосредственно зависит от температуры, и сильное охлаждение тела чревато губительными последствиями. Ферменты организма перестают работать, и кровь уже так запросто не сворачивается; сердце перестает биться как надо, и кислород, источник жизни, используется недостаточно эффективно. Начинают отказывать органы.

Чаще всего больничные генераторы исправно работали, и их ритмичный грохот отчетливо доносился из подвала здания, но дизельного топлива вечно не хватало, и время от времени мы погружались в кромешную тьму, зачастую прямо среди ночи. Когда такое случалось, один мужчина привозил в операционную на тачке пять-шесть автомобильных аккумуляторов. Он кое-как подключал их к лампе, которую держал в руках, и до возвращения электричества она становилась единственным источником света, отбрасывая слабые лучи сквозь холодный туман комнаты, но это было лучше, чем ничего.

ОДНАЖДЫ НОЧЬЮ, ПРИМЕРНО ЧЕРЕЗ ДВЕ НЕДЕЛИ ПОСЛЕ МОЕГО ПРИЕЗДА, К НАМ ДОСТАВИЛИ ПАРЕНЬКА ЛЕТ ШЕСТНАДЦАТИ С БОЛЬШИМ ОСКОЛКОМ В ЖИВОТЕ.

В то время Сараево особенно интенсивно обстреливали танковыми снарядами, артиллерийскими минами и ракетами. Раны от металлических осколков этих снарядов похожи на пулевые, но зачастую обширнее и гораздо разрушительнее. Этот парень потерял столько крови, что давление сильно упало, а пульс подскочил, что указывало на травматический шок. Нас было четверо: я, анестезиолог, медсестра и помощник. Мы с анестезиологом обсудили оправданность проведения операции. Перед нами был выбор: прооперировать и попытаться спасти ему жизнь либо не оперировать и смотреть, как он умирает. В три часа ночи других пациентов не было. Ресурсы у нас весьма ограниченны, к тому же стоял жуткий холод. Посмотрев на пациента, мы переглянулись, кивнули друг другу и забрали его в операционную, чтобы остановить кровотечение. Когда мы ввели его в наркоз и перелили последний пакет с кровью, я вскрыл ему живот.

Лапаротомия – это разрез брюшной стенки для доступа к органам брюшной полости. При любой лапаротомии хирург проводит ревизию органов брюшной полости. Собственными глазами и руками он изучает все цельные органы брюшной полости, такие как селезенка, печень, почки и поджелудочная железа, и все полые: желудок, тонкий и толстый кишечник, а также мочевой пузырь и матку у женщин. Кроме того, во время операции принимаются различные решения – например, следует ли подбираться к крупным кровеносным сосудам, таким как аорта, которая уносит насыщенную кислородом кровь из сердца, или нижняя полая вена, возвращающая в сердце прошедшую через все тело венозную кровь.